Клуб города N

- Знаю, знаю, что вы ничего не сумеете дополнительно сообщить мне, замахал он руками. - Какие уж там новости да сенсации! Но я, видите ли, Павел Дмитриевич, явился к вам за советом, за подсказкой.

- Чем смогу помогу, - отозвался я вполне доброжелательно.

- Кто, по-вашему, способен хоть самую малость пролить свет на это темное дело? Подскажите, коли не в тягость...

Я призадумался и после ответил:

- Неподалеку от реки стоит дом на отшибе. Во флигеле проживает некий простоватый мещанин, - обратитесь к нему. Может статься, он сжалится да расскажет вам кое-что любопытное.

Минуло несколько дней, как репортер вновь возник у подъезда - с затекшим глазом, с внушительным кровоподтеком на скуле. Я моментально сообразил, что мещанин отдубасил его, однако, как выяснилось из монотонно-скучных разъяснений Исидора, ловко прошлась скалкой по его спине и физиономии баба - жена мещанина.

- Такова особенность моего ремесла, что я вынужден задавать вопросы и терпеливо дожидаться ответа, - оправдывался Исидор.

- Которые бывают порой весьма сочными! - поддел я его, и мы оба рассмеялись, причем Исидор скорчил такую гримасу, будто надкусил горький огурец.

Из нашей дальнейшей беседы я вынес убеждение, что профессиональная подозрительность и сметливый ум вывели репортера на верную дорогу поиска. Он пребывал в убеждении, что в городе действует не одиночка, а именно группа изуверов, и что они существенно отличны от прочего населения.

Признаться, и я знал об андрогинах немногим больше. Они действуют избирательно, высматривают одинокие души, пытаются неким загадочным образом слиться с жертвами, забрать с собой, а если замысел рушится, жестоко мстят избранникам. Но я обязан был констатировать и совершенно иное - те одинокие души сами тянутся к андрогинам, с готовностью откликаются на их поначалу слабый, но с бегом времени становящийся все более настойчивым зов. Те мои сны - вещие. Ведь вправду приходит андрогин, чтобы забрать свою половину на земле: вот что соблазнительно! Вот и мне порой мнится, что я способен на нечто более значительное, чем просто жить на земле, что я способен увести некоего к неведомому горизонту, и всегда, когда эта уверенность восставала в моем сердце, рука моя крепко стискивала рукоять ножа. Иногда я боялся таких минут, я не узнавал самого себя или, возможно, я узнавал себя лучше? Я наблюдал за жизнью, точно сквозь окно проезжающего поезда, и в той скоротечной поездке себя занимал больше я сам.

___________

В городе появился бродячий мертвец. В лохмотьях, он медленно пробирался вдоль железнодорожной насыпи, и на его лице, обезображенной червями, шевелились куцые брови, удушливый кашель сотрясал его грудь. Исидор видел его собственными глазами: "Его похоронили весной, клянусь пречистой девой Марией, я знавал его! В миру он был классным надзирателем мужской гимназии".

Я поверил без остатка Исидору, ибо сам не столь давно лицезрел восставшую из небытия утопленницу. Но что бы сие значило? Почему провидение избрало этот город для своих утех и назначило меня свидетелем? Мой разум не различал ни зги, я терялся в догадках, и выход, который представлялся единственно верным, - явиться в тот дом на выселках и все выяснить - конечно же, был неуместен, наивен и загодя тщетен.

В один из дней середины лета начальник училища дал званный обед в ознаменование окончания учебного года. В числе прочих был приглашен и я. Как повелось, среди этого собрания чуждых, если не сказать враждебных друг другу людей, царили уныние и скука, которые пытались спрятать за натужными улыбками и лицемерной веселостью. Я чувствовал себя отвратительно и, подавляя спазмы в горле, нанизывал вилкой ломти буженины, помышляя об одном ,- как можно быстрее покинуть апартаменты, под сводами коих дурственно смешались приторно-сладкие ароматы дамских духов, бараньего гуляша и табачного дыма. После десерта, когда мужчины встали, выпростав салфетки из-за отворотов сюртуков, поднялся и я, вяло подошел к окну, где рос бальзамин. Я ощущал сильную надобность в уединении. В задумчивости я положил ладонь на стекло, пытаясь продлить то неопределенное чувство, слабую лирическую песню в душе, мелодия которой оставалась, пожалуй, единственной нитью, связующей сейчас меня с окружающим. Но в эту мелодию вдруг ворвалось шкрябанье, царапанье, собачье поскуливание, я приоткрыл глаза и ужаснулся : за стеклом, в аршине от меня блаженно скалилось, в короткой щетине, рожа Николая-придурка. Обеими руками судорожно вцепившись в карниз, он лихорадочно лизал стекло там, где его касалась моя ладонь. Я отпрянул и неожиданно для себя судорожно перекрестился.