...Я вглядывался в лица - сколь мало в них воистину людского. Коренастый мужик с посинелой рожей несет котелок, а другой пятерней облапил шею общипанной гусыни. Некий худощавый господин с мутными глазами, неестественно бледный, точно из мертвецкой, перебежал дорогу, за ним спешила кухарка с тыквенной кубышкой, перебирал клюкой отставной армеец. Люди ли они или ряженые андрогины, дьявольским чутьем ведомые к своим жертвам, к своим земным половинам?
Колокола тревожно и сбивчиво зазвонили с башенки собора, вторя моему смятению. Их перезвон настигал неумолимо, даже в трактире, куда я внесся с полоумным взором, трясясь и не находя среди склоненных спин свободного места для себя. Наконец уселся, попросил чарку водки и только после заметил напротив попа-расстригу в поношенной рясе, с крашеной шафраном бородой и цепью на шее. Склонясь над замусоленной крышкой стола, он бубнил пьяно и заученно: "Верую Господи и исповедую, яко ты еси воистину Христос, Сын Бога живога, пришедший в мир грешныя спасти... Молюсь убо тебе: помилуй мя и прости прегрешения мои вольная и невольная".
Я велел поднести батюшке водки, и тот, даже не глянув на меня, осенил себя крестным знамением и гнусавым баском, на манер приходского дьячка, протянул нараспев, поднеся лафитник к бороде: "Изыди, нечистая сила, и стань яко вода", - опрокинул стопку в зев рта, крякнул, осунулся, заводил головой, метя бородой по столу...
Нечистая сила в чарке, поднесенной от меня.
В следующую пятницу, когда я, вернувшись с занятий, прилег и уже готовился задремать, неожиданное и равно ужасное подозрение принудило меня вскочить с кровати. Я вдруг уверился, что оставил некую улику, след, приводящий ко мне и указующий на меня убийцу. Но скальпель был дочиста отмыт и покоился в футляре в медицинском саквояже. Что же бередило мое сознание? Спустился в дворницую, посветил лампой - стол, запыленная лежанка, скамья, паутина в простенке за печью, вязанка березовых веников. Я поспешно поднялся к себе и заперся. Нечего говорить, что сон не явился мне в ту ночь.
Поутру я предчувствовал приход Юлии. Она явилась в неожиданно броском убранстве - в костюме Анны Пейдж из "Виндзорских насмешниц".
- Что нового? Как поживает прекрасная мисс Анна Пейдж? - спросил я с наигранной бодростью словами драматурга.
Она ничего не ответила, сняла накидку, поправила складку платья синего атласа и мантильку, наброшенную на плечо, опустилась на стул - передо мной была прежняя загадочная молчаливая Юлия.
- Налейте мне чаю, - наконец прозвучал ее голос.
- Признаюсь, что хочу уехать из этого города - навсегда. Мне здесь жутко, - сказал я.
- Я поеду с вами, - произнесла она.
- Но куда? - выдавил я усмешку. - Кроме того, ты не можешь уехать со мной, потому что я - убийца.
- Вы не убивали, - вдруг сказала она.
- Вот уж в чем не может быть сомнений... Я хотел избавиться от жути, что довлела надо мной.
-Вы не убивали, - повторила Юлия с необъяснимой непреклонностью.
- Мне мерзко под этим небом, - твердил я.
Она встала, взяла меня за руку и повела. Я истерично смеялся, глядя, как мы спускаемся по лестнице, выходим во двор, минуем заснеженную пристань. Но мои ноги уже не чувствуют крепости речного льда, грудь, прикрытая полощущей на ветру легкой тканью, - пронизывающего холода, только ладонь улавливает слабое тепло ее ладони. Берег уже далеко внизу, как и башенка звонницы, и все вольней, радостней мне, уже ничто не тяготит, уже нет ни холода, ни тепла, ни света, ни тьмы. "Что вам желается увидеть?" - доносится до моего, еще живущего слуха, голос. - "Ничего, - заворожено шепчу я. Ничего... В бездне нет ничего".
То опускаемся, то поднимаемся. Горизонт бледнеет, вдруг насыщается смарагдовой волной - единственным напоминанием реальности о мире вокруг, и потому я с силой и ненавистью зажмуриваюсь, ибо только застивший очи мрак укажет верную дорогу, только мрак, призывно зовущий, неудержимо влекущий в спасительную бездань, где нет жизни, но есть будущее, где нет меня, но вечен мой угасающий отголосок.
Я пробудился, втянул ноздрями воздух, но не уловил запаха морфия. Какая-то склянка темнела на табурете. Я снял колпачок - фу! Меня аж передернуло - нашатырь! Затем я глянул на ладони - ничем не примечательные, в изломах и разводах трещин, могущие принадлежать другому человеку... Вот тому, к примеру, что сию минуту появится в дверях. Он впервые пришел днем, снял цилиндр, стянул с руки перчатку. Я глянул на него и сказал:
- Перед абсурдностью этого мира человек протягивает руку для единения и спасения другому человеку. Но человек ли вы, должно поначалу спросить?
Посланец в цилиндре выжидательно стоял в дверях. Из его оголенных пальцев сочилась кровь, пятная доски пола.
- Я жду вас, сударь, - размеренно и четко молвил он.
"Уж нет, я не пойду!" - решил я, но тотчас неведомая сила подняла меня с кровати, накинула на плечи полушубок. Я смиренно побрел уже знакомой дорогой.
- Расскажите о том мире, откуда вы вернулись... Или же вы только воображаете его? - начал я неуверенно.