Клуб гурманов

— Но почему тогда ты не хочешь со мной говорить? Почему вдруг стал меня избегать? Не надо так делать, Симон, это ведь сводит меня с ума!

Она забегала из стороны в сторону и заплакала, совсем иначе, чем плакала обычно. Это было похоже на плач сумасшедшей.

— Я боялся, Бабетт, ты же понимаешь… Я подумал, для нашей безопасности будет лучше какое-то время не видеться. Но я так скучал по тебе, милая… Правда…

Меня затошнило от его лести.

— Ее нужно убрать, — зашептала она.

Он не ответил. Я подумала: пожертвует ли он мной ради собственного спасения? Почти незаметно я подвинулась к ним, переборов боль.

— В бассейн, — шептала она. — Я оглушу ее, а ты сбросишь в воду. И тогда уже наверняка.

— Что? — испуганно спросил Симон.

— Ты ведь меня любишь.

— Нет, Бабс, мы не можем этого сделать…

Она подошла ко мне. Я сжала все мышцы, которые хоть что-то чувствовали, я знала, что времени у меня — одна секунда. Моя злость придала мне силы. Я кинулась вперед, к черному чемоданчику Симона под вешалкой, схватила его за ручку, выпрямилась и замахнулась. Изо всех сил я ударила ее по голове. Острый уголок попал точно по виску. Что-то хрустнуло. Я ударила еще раз, теперь в лицо. Она пошатнулась, выпустила из руки газовый пистолет и со стоном повалилась на пол. Из раны потекла кровь. Симон поднял пистолет и сказал, что этого хватит. Но я не могла остановиться. В голове шумело, а внутри у меня кипела ярость. Я снова схватила чемоданчик, я слышала, как Симон кричит мне: «Эй! Эй! Эй!», я развернулась к нему, мне хотелось разбить эту высокомерную морду, сломать ему нос, разорвать его прекрасные губы.

— Не надо, Карен. Я же врал, я врал ей, чтобы она успокоилась… Стоп, Карен, хватит, давай сядем и подумаем, как нам быть…

Я ударила его чемоданчиком в живот, он согнулся пополам и со стоном упал.

Я кинулась к телефону у кровати и дрожащими пальцами набрала номер Дорин Ягер, все еще не выпуская чемодана.

Симон закашлялся и медленно поднялся. Он выругался и осторожно сел на кровать.

— Подожди. Ты что, звонишь в полицию? Карен… Давай сначала придумаем, что мы будем говорить… — залепетал он.

— Мы ничего не станем придумывать. Мы расскажем все, что случилось.

— Карен, но ведь это и в твоих интересах…

— Я прекрасно знаю, что в моих интересах. Правда. Наконец-то. Хоть это и больно.

— А Михел? Он же тебя проклянет…

— Может быть. Но я этого уже не боюсь.

Дорин колотила в дверь и кричала мое имя. Когда я увидела ее, я заплакала.

— «Скорая» выехала, — сказала она и обняла меня.

За ней в комнату зашел полицейский и склонился над Бабетт, а потом что-то крикнул в свою рацию. Я спросила, жива ли она. Он кивнул.

Дорин взяла меня за плечи и сказала, что все закончилось. Она усадила меня на стул и принесла стакан воды. Полицейский возился с Симоном.

— Ее видели возле отеля, Карен, ее узнал хозяин отеля. Видимо, она вас выследила. Мы с ним ехали к тебе домой, чтобы забрать ее на допрос, — она кивнула на полицейского.

— Я думала, тебя отстранили от дела.

— Я убедила начальство. Показала и-мэйл, и хозяин гостиницы дал показания.

Я посмотрела на Бабетт на полу. Прекрасные ноги, изящные загорелые руки, золотой браслет на запястье.

В номер зашел еще один мужчина, пожилой, с седыми курчавыми волосами. Он представился как Гейс ван Димен и протараторил целую речь о том, что я имею право хранить молчание, все, что я скажу, может быть использовано против меня, и что я имею право на звонок адвокату. Я посмотрела на Дорин.

— Я не совершала преступлений… Она пришла… — Я показала на Бабетт. — Она брызнула мне в глаза газом. И ударила меня вот этим.

— Ничего не говори, — шепнула Дорин, осторожно поглаживая меня по спине.

Симону прочитали тот же текст. Он посмотрел на меня с гримасой боли и страха на лице. В глазах блестели слезы. Я поняла, что он плачет не из-за того, что случилось, а из-за того, что его ожидает.

38

Масштабы моего предательства стали понятны, когда я пришла домой и застала Михела совершенно раздавленным. Я была более чем уверена, что хочу быть с ним, но мне стало страшно, что пути назад уже нет. И хотя я вынесла на свет правду, но вместе с этим сломала собственную жизнь и семью.

Я пересказывала все, что случилось, несколько раз, старалась честно отвечать на все его вопросы, хоть и причиняла ему при этом невыносимую боль. Но снова врать было бы еще больнее. Рассказав правду, я почувствовала, что мне намного легче. Каждое слово делало меня снова ближе к нему, ближе к тем отношениям, что когда-то у нас были. Пока я рассказывала, я все больше понимала, как недооценивала его, как неправильно было думать, что он не сможет это принять. Мы кричали, плакали, он зашвырнул стакан с вином через всю кухню, надломленным голосом угрожал избить Симона до полусмерти, мы вместе выкурили пачку сигарет, проговорили целую ночь и все следующие ночи. Эти разговоры неизменно заканчивались ссорой, после чего он уходил спать к детям, а я оставалась одна без сна лежать в нашей огромной постели.