Клуб интеллигентов

Это был голос его феи. Она вдруг вспомнила, что давно сама замужем, верная и любящая жена, и только вот такие буйволы, как Фирцикас, покушаются на основы семьи.

— Правильно ты говоришь: судебные и печатные органы нас поддержат! — решительно и отважно заявила, уходя, волосатая. Она вышла первой, за ней, согнувшись в пояснице, последовала и мамочка.

А Фирцикас теперь засел в комнате: трепещет, вздрагивает, заслышав звонок у двери, и пишет для женского журнала дискуссионную статью по вопросам любви.

ГОСПОДА

Наконец-то!

Наконец-то портной Тадас Тякис почувствовал любопытный, полный восхищения взгляд, явно устремленный на его ботинок...

Уже три остановки проехал Тякис, держа ногу выставленной в проход автобуса, однако его элегантной обуви никто, казалось, не заметил. А может, и заметил, да только не ахнул, ошеломленный ее красотой, и не отвернулся от зависти.

— Заграничные? — спросил изящно прилизанный пассажир с желтым лицом манекена, и его глаза масляно заблестели.

Тоненькие, в ниточку губы Тадаса гордо покривились, и грянул густой голос:

— Индонезийские!

— Ах, ах! Видно, очень дорогие?

— Семьдесят.

— Ай-ай! А где, простите, купили?

— Получил по блату!

Желтое лицо манекена от волнения изменило цвет и заблестело, будто новый медный пятак. А бесцветный, вылинялый глаз уже нежно и осторожно ласкал меховую шапку Тякиса.

— А это, простите, тоже привозная?

Недовольно вытянулась гордая ниточка губ:

— Что значит «привозная»? Абиссинская. Прямо из Сингапура!

Манекен был потрясен окончательно — даже не заметил, что Тякис явно заблудился в географических широтах.

— О! — только и вымолвил изящно упакованный поклонник импорта и протянул портному руку: — Разрешите представиться? Сигитас Сейлюс. Художник.

Тякис неуклюже поднял свой шестипудовик с мягкого сиденья и протянул руку-булочку:

— Художник? Очень приятно. А что малюешь-то, так сказать, картиночки разные, открытки или стены красишь? Мне нужно комнаты перекрасить.

— Да я тут, знаете, в этаком художественном цехе, стало быть...

— Понимаю, понимаю. Касательно цены я мелочиться не стану.

Сейлюс застыдился, — ведь он все-таки художник, — однако гардероб Тякиса был так дорог и элегантен, что тут же развеял неприятное чувство. «Почем метр?» — хотел спросить художник, но не осмелился. А из карманчика пиджака Тякиса торчали целых пять авторучек — одна из них — восьмицветная.

— Вы в Каунас? — неожиданно осведомился Тякис.

— Нет — я здесь пересяду на другой автобус. Вечером.

— Тогда, сударь, — прямо ко мне. Только без отговорок! Есть заграничный коньяк, словом, поглядишь, как пролетариат живет.

Сигитас Сейлюс противился так нерешительно, что это, видимо, было лишь преувеличенно-вежливым согласием.

На своем дворе Тякис первым делом показал гостю занесенный снегом гараж, в котором под замком зимовала «Волга», потом оба, притоптывая ногами, вошли в квартиру. Тякис провел Сигитаса по всем пяти комнатам, небрежно кивнул на холодильник, модную мебель, телевизор.

— Барахло! — с горделивым презрением бросил портной. — Устарело все. Меняю ежегодно, а в этом году не успел. Придется после ремонта.

Словно в сказке, откуда-то из-под стола явились коньяк, кофе, апельсины. Тякис включил телевизор.

— Надоела эта паршивая собачья будка. Хочу цветной. Говорят, за границей давно цветное.

— Да, да, ах, за границей... Ах, ах, чего там только не выдумывают! — таял от уважения Сейлюс.

Хотя на стенах висели только семейные фотографии, вся остальная обстановка комнаты Тякиса была настолько современна и изысканна, что Сигитаса в первые минуты одолевало желание упасть на колени.

Его внезапно отрезвил голос портного:

— Так говоришь, искусству себя посвятил? Всяческую, стало быть кипучую жизнь изображаешь? Во славу радости, понимаю. А много ли, признайся, за это получаешь?

— От выработки ведь. Сколько сделаешь — все твое.

— Понимаю, понимаю. «Искусство могуче и чудодейственно» — или как там поется? Но я вот знаком с композитором Прекаласом... Сопляк! Ничего у него нет. Даже собственного дома не построил, — нитка губ Тякиса искривилась в ядовитом презрении. Лазурь глаз залила ирония.

— Простите, уважаемый. Прекалас — не композитор. Он — дирижер.

— Все одно. Черт бы побрал эту ветряную мельницу! А вот мой знакомый писатель Верезга пешком ходит. Нищий. Последний костюм донашивает.

— Но извините, Верезга — наш лауреат!

— Ну и что! Клоун, что он умеет — вечно сидит без денег. Вот бухгалтер нашей пошивочной мастерской уже третью виллу построил. И каждый день в новом костюме. Голова!

— Ого! Как же он скомбинировал?

— А у него блат кругом!

Сейлюс второй раз попытался устыдиться — таким маленьким почувствовал он себя у подножия олимпа Тякиса. А портной ликовал. Розовато-фиолетовое его лицо налилось до яркой красноты и лоснилось, как облупленное. Ниточка губ исчезла — Тадас благосклонно разинул рот, его язык удобно отдыхал на нижней губе. Но вот он внезапно шевельнулся, юркнул в свое убежище и уныло перевернулся.