Клуб «Криптоамнезия»

Да и зачем это нужно? Воспоминания осаждают меня постоянно, все время. Интересно, была ли жизнь до ночных клубов? Простое, незамысловатое существование, без ниточек, тянущихся к невидимому кукловоду? Мне почему-то не верится. Я уже отказался от этой мысли, как слишком наивной. Может быть, я представляю собой на данный момент наивысшую ступень на шкале эволюции: Человек Помнящий. Это существенный шаг вперед по сравнению с Homo Narcissisus, сиречь Человеком Нарциссирующим, и Человеком Алкоголическим, которые суть величайшее чудо мыслящей плазмы, приходящей сюда, чтобы потанцевать. Только они ни к чему не ведут, все эти упорные размышления, и проблема с Лайзой из телефонной компании по-прежнему остается проблемой. С этой женщиной, в которую я безнадежно и безысходно влюблен.

«Je t’aime»[5] – в переводе с французского означает «я идиот», и я влюбился в Лайзу, когда она работала над обустройством нашего Телефонного коридора. Даже не знаю, почему влюбился. Я погружался в эту любовь, точно в омут, и отчаянно цеплялся за все, что могло бы меня удержать, только все было напрасно. Я хорошо помню тот вечер, когда осознал, что влюбился: у нас с Лайзой была назначена встреча, и я так боялся в нее влюбиться, что у меня начались галлюцинации. Мне казалось, я видел эпоху до Лайзы: голубые поля в россыпи алых маков, буйная сочная зелень до наступления ледникового периода, этого глобального оледенения духа, создавшего крепкий фундамент, на котором построен наш клуб. Я видел эру до секса – бесполый пейзаж без единого оттенка плоти. Мне казалось, я пробыл там много часов – там, под теплым ласковым солнцем, убаюканный тишиной. А потом небо стало багровым, заходящее солнце залилось краской стыда за грядущее. Ночь надвигалась, как обещание кошмаров: зеркал, телефонов, синтетики, ночных клубов, – и как-то так получилось, что меня продали (или я сам запродался) в бизнес полуночных развлечений. Я никогда не смогу получать удовольствие от блистательных сожалений, покаянных признаний, раскаяния, угрызений внезапно проснувшейся совести и отпущения грехов при тяжелом похмелье души по-библейски монументальных пропорций. Просто знаю, что так бывает, потому что уже тогда знал, что Лайза будет в моей тюрьме и замком, и ключом, отпирающим этот замок. Агент хаоса (представительница телефонной компании: воплощения всего, что мне кажется жутким и страшным в клубе «Криптоамнезия»), влюбиться в нее для меня смерти подобно. И все-таки я угодил в западню. Влюбился в то, чего больше всего боялся. В самую сущность своей несвободы – не уйти, не спастись.

А потом Лайза вошла в кабинет и сказала:

– Привет. А я испугалась, что тебя убили.

При общении с Лайзой можно быть уверенным только в одном: что ни в чем нельзя быть уверенным. Она положила перчатки на стол. Это было как вызов. Я отодвинул их к самому краю. Я не пускаю других на свою территорию и не желаю участвовать в проверках, что устраивает мне Лайза, видимо, с целью понять, до какой степени ей все дозволено. Она улыбнулась на мою молчаливую декларацию упорной готовности к обороне, и мне показалось, что где-то там, в синем сумраке кабинета, тихо вздрогнули цветы.

– Я смотрю, в этой крысиной норе есть все, что нужно для жизни, – проворковала она.

– И самое главное сыр, – сказал я, с каждой секундой влюбляясь в нее все больше. Пока мы сидели, проверяя друг друга в сумраке, вся моя жизнь пронеслась у меня перед глазами, оглушая почище рекламных роликов от Pearl & Dean. Сознание – как подиум для парада воспоминаний, и все мерцало и переливалось, как золотая подкова из рукоплещущих зрителей, завистливых сослуживцев, умопомрачительных девственниц и исступленных фотографов в окружении многочисленных ассистентов. Вспышка, вспышка, и – раз! – уверенные улыбки сногсшибательных супермоделей, моих ослепительных воспоминаний, – их совершенство не может испортить даже приглушенный грохот искусственных даб-композиций, составляющих саундтрек к подобию жизни в «Криптоамнезии». Лучше этого не будет ничего. И никогда.

– А почему бы тебе, почему бы тебе, почему бы тебе не пойти ко мне? – вздохнула Лайза, и ее густой голос можно было намазывать на сладкие вафли.

– А вдруг ты меня убьешь? – сказал я.

– Не убью, – прошептала она, – честное слово. – Синий свет обозначил ее улыбку, и я ей поверил. В ту ночь мы вышли из клуба вместе, и никто, наверное, не видел, как она поцеловала меня возле здания Ситибанка.