Клуб любителей фантастики, 1959-60

Русанов верил не больше, чем если бы ему сказали, что в Каспийском море открыт новый — седьмой — континент нашей планеты.

— Давайте посмотрим на эту… как ее, спектрограмму, — предложил он.

— Пожалуйста, — обрадовалась Джунковская. — Идемте, идемте. Вы увидите…

Пока Русанов видел одно — в его новой знакомой удивительно сочетались черты взрослого и ребенка. Жизнь научила Русанова разбираться в людях. Еще в Испании запомнились ему слова комиссара Интернациональной бригады, бывшего учителя математики: «Судите о людях только после второй встречи. Ведь даже направление прямой линии определяется через две точки». В этой шутке была доля истины. И Русанов избегал поспешных суждений. Джунковская казалась избалованным, капризным ребенком. Только очки придавали ее милому лицу взрослый вид. И большие темные глаза смотрели серьезно. «Что ж, — подумал Русанов, — а вдруг устами младенца глаголет истина? Впрочем, она не такой уж младенец… Астроном, — усмехнулся он. — Алла Владимировна Джунковская…»

— Вы понимаете, — говорила Джунковская, — когда открытие сделано, оно кажется простым и само собой разумеющимся. Вот подумайте. Допустим, что у Проциона есть планетная система. Допустим, что разумные существа с одной из планет решили послать сигналы. Радиоволны не годятся — они сильно рассеиваются. Рентгеновские лучи или гамма-лучи тоже не годятся— они быстро поглощаются. Значит, лучше всего электромагнитные колебания с промежуточной длиной волны, иначе говоря — световые волны, свет. Теперь дальше. Что именно передать? Что будет понятно всем разумным существам? Буквы? Они различны. Цифры? Есть разные системы счисления. Вообще в разных мирах все может быть разным. Кроме одного — периодической системы элементов. Она одинакова для всех миров. На всех планетах самый легкий элемент — водород, потом гелий, потом литий… Таблицу умножения можно, наверное, записать на тысячу ладов. Но периодическая система элементов едина во всей вселенной. И ее легче всего передать светом — ведь каждый элемент имеет свой спектр, свой паспорт. Понимаете, когда я об этом думаю, мне кажется, что мое открытие не случайность, а закономерность.

Русанов поднял руку, Джунковская умолкла на полуслове. Они остановились. В морозном воздухе ясно были слышны кремлевские куранты.

— Новый год, — сказал Русанов.

Джунковская молча улыбнулась.

Они еще постояли, прислушиваясь к звукам, гаснущим где-то вдали. Потом, не сговариваясь, пошли быстрее.

— Скажите, уважаемый звездочет, — спросил Русанов, — может быть, все это связано с какими-нибудь процессами, происходящими на звезде?

— Нет, нет! Температура Проциона всего восемь тысяч градусов. А судя по линиям на спектре, источник излучения имеет температуру свыше миллиона градусов. Это какая-то искусственная вспышка на одной из планет Проциона. Мощность колоссальная, трудно даже представить… И все-таки… Сюда, пожалуйста.

Они зашли в подъезд старого дома. На лестнице было темно, и Русанов шел, придерживаясь за руку спутницы. Когда поднялись на шестой этаж, Русанов зажег спичку. Огонь выхватил из темноты деревянную лестницу, исчезающую в черной прорези люка.

Девушка полезла первой. Русанов поднялся вслед за ней. Покрытую снегом крышу наискось пересекала тайная дорожка.

— Сюда, — Джунковская тянула Русанова за руку. — Теперь у этого дома большое достоинство — центральное отопление. Раньше над каждой трубой поднимался поток теплого воздуха. Осенью и зимой ничего нельзя было наблюдать. А сейчас одна труба, да и та на другом конце двора…

Они поднялись на крышу пристройки. Здесь и находилась «обсерватория» Джунковской — маленькая площадка, с трех сторон огражденная фанерой. В центре ее стоял телескоп — нацеленная в небо двухметровая труба на массивном штативе. Мерно отщелкивал секунды часовой механизм.

— Когда-то это был самый большой в Союзе любительский телескоп, — сказала Джунковская. — Зеркало диаметром в двадцать восемь сантиметров. Полгода шлифовала…

Постепенно глаза Русанова привыкли к полумраку. Он увидел столик с какими-то приборами, простую скамейку, прикрытую куском брезента. Джунковская быстро сняла с телескопа кассету.

— Вы подождете минут десять, Константин Алексеевич? — спросила она. — Я только проявлю… Тут на чердаке у меня и фотолаборатория.

— Действуйте, — согласился Русанов.

Джунковская сейчас же исчезла. Русанов откинул брезент, присел на скамейку. У ног щелкал часовой механизм, дваэкды приходилось бывать обсерваториях. Но оба раза это было днем, когда астрономы сидели за пультами счетных машин. Обсерватория тогда немногим отличалась от любого другого научного учреждения. И только сейчас, вглядываясь в усыпанное звездами небо, Русанов впервые и еще очень смутно почувствовал романтику самой древней науки. Он думал о странной силе, уже тысячелетия назад заставлявшей людей изучать движение небесных тел, искать законы Мироздания. Он думал о жрецах Вавилона, наблюдавших звезды с башен своих храмов, о знаменитой обсерватории Улугбека, о печальной судьбе Иоганна Кеплера, первого законодателя неба…