Клуб любителей фантастики, 1959-60

На этой высоте не хватало воздуха. Мы поднимались очень медленно, тяжело дыша. Анероид показывал пять тысяч метров над уровнем моря.

Глубоко внизу, невидимая нам, глухо ревела, перекатывая глыбы камня, буйная вода тибетской реки Нуцзян.

Мы шли налегке по узкой горной тропе гуськом, нога в ногу за старым проводником Солованцю. За нами следом подымались осторожные тибетские яки с изыскательским снаряжением на спинах.

— Ну и дорожка в небесах! — проворчал топограф Максимов и остановился, переводя дух, на крохотной каменистой площадке.

Я, Ли-цзян и радист с удовольствием последовали его примеру. Проводник обернулся на оклик Ли-цзяна, и на его коричневом морщинистом лице появилось подобие улыбки. Он что-то сказал и показал направо рукой. Ли-цзян перевел: — Большие горы впереди, а над ними главным — старый горный дед Цюйершань с седой головой. Сердитый дед, пройти перевал скорей надо.

Солованцю сосредоточенно смотрел, не мигая, вдаль, и вся его сухая, как осеннее дерево, фигура торжественно выпрямилась. Впереди расстилалась панорама, подавляющая своим величием.

За целью гор подымалась седая от снежной пелены острая вершина Цюйершаня. Она серебрилась в лучах заходящего солнца и, казалось, была близка. Темные скалы неясным пьедесталом теснились под ней. Между скал плыли клочья белесых облаков.

Солованцю тронулся с места, не дожидаясь сигнала, и мы поплелись за ним.

Стемнело, когда проводник подвел караван к ущелью, рассекавшему скалы, которые нависали над тропинкой. Здесь был наш очередной пункт нивелировки трассы будущей горной тибетской дороги. Хао-дун, радист, разгрузил яков, сняв вьюки с аппаратурой, а остальные принялись готовить лагерную стоянку под естественным каменным навесом из сланцев.

Сон в горах среди скал недолог. Утром мы проснулись от звуков музыки. Это Хао-дун настроил приемник, добавил усиление, и в разреженный воздух понеслись звуки рояля. Мощные аккорды прелюда Рахманинова, усиленные эхом, звучали необычайно громко. И долго-долго, уже после того как радист перешел на переделу и прием служебных радиограмм, нам казалось, что мы слышали перекаты грозы в горах.

Ли-цзян был страстным любителем классической музыки. Он считал, что миниатюрный магнитофон не так уж отягощает багаж изыскателей, чтобы отказаться от удовольствия в часы отдыха наслаждаться любимыми мелодиями. При наличии мощного полупроводникового радиоприемника, который всегда сопутствовал дальним экспедициям и отрядам, такое желание удовлетворить было довольно просто.

Рекогносцировка окрестностей показала, что будущую трассу дороги преграждают выступы скал, сложенных различными породами. На сотом пикете ясно различались круто наклоненные пласты черных слюдистых сланцев, таких же, как и на нашей стоянке. Они напоминали своим строением слоеные пироги с подгоревшей коркой. Роль корки играл верхний пласт, отделенный выветриванием.

К концу дня мы вернулись на стоянку, и радист передал в экспедицию радиосводку, а затем включил магнитофон. Полилась мелодия Глинки. Глубокому, рыдающему звуку виолончели вторил голос: «Уймитесь, волнения страсти…» Звуки разрастались, их тон стал низким до предела; виолончель уже не выпевала, а мощными раскатами несла мелодию в ущелье. Казалось, воздух настолько вибрирует, что и скалы насыщены звуками романса.

Ли-цзян замахал руками, подавая радисту знаки прекратить передачу.

Мелодия оборвалась на самом низком тоне, и на мгновение воцарилась тишина. Но почти сразу в тишину врезался какой-то шуршащий звук, не похожий ни на что слышанное ранее. В долю секунды шуршание превратилось а скрежет. Грохот обвала покрыл собою в финале все звуки. Это обрушилась нависающая, как крыло птицы, «подгоревшая корка» сланца. Она соскользнула с наклонного пласта и, промчавшись почти у нас над головой, упала и раздробилась на множество плиточек.

Солованцю остановившимся взглядом смотрел вниз, откуда, приглушенные расстоянием, неслись перестуки скатывающихся обломков. Он тихонько бормотал заклинания. И мы так же, как и проводник наш, стояли неподвижно, облизывая губы, пересохшие от волнения и испуга.

— Ми-бемоль, ми-бемоль! — закричал вдруг Ли-цзян, а мы с Максимовым испуганно переглянулись, но наш инженер продолжал повторять те же слова, сверкая глазами. Опомнившись, он умолк.

Радист пощелкал выключателем. Аппаратура запылилась, но была цела. Он передал в экспедицию радиограмму о том, что дорожно-изыскательский отряд обнаружил на трассе свежий обвал.

— Ми-бемоль, — повторил Максимов. — Какое странное, совсем не китайское слово! Это что-то из музыки. Что ты кричал сейчас, Ли-цзян? — спросил он.

— Вы же слышали, на какой ноте оборвался романс, — ответил Ли-цзян и засмеялся, увидев непонимающий взгляд Максимова.

— Ли-цзян в каждом грохоте может услышать музыкальный тон, — сказал я.

Но инженер только пожал плечами. Осмотрев снаряжение, мы убедились, что все невредимо, и вскоре принялись за ужин.

На следующий день Солованцю отправился в обратный путь, на базу экспедиции. С ним пошли вьючные яки. Он должен был привести второй отряд.