Клуб любителей фантастики, 2003

Рыцарь пера терпеливо объяснил, что писано было все это матерым агентом-полиглотом на более архаичных языках, где давным-давно издержалась рифма и стерлись все ритмы, так что любое произведение, выданное автором за поэтическое, считается таковым. Вот и принимали в цивилизованных странах все, что ни выдавал матерый агент за художество, именно за художество самого высокого пошиба. Даже премии за это давали, о которых я лишь случайно узнавал, и то, разумеется, не всегда. Никто и заподозрить не смел, что все это вовсе не новаторский поэтический язык, а некое агентурное донесение. А у нас, так сказать, в Центре, в тайном приказе, шифровальщики расшифровывали донесение, а в другом, не менее секретном отделе, поэты-переводчики переводили его на русский, рифмовали, а затем все это тайными путями просачивалось уже в нашу печать. А меня потом подвергали гонениям за якобы крамольные мысли и политические намеки, видите, вот так устраивали мне провокации. Но я все равно стоял на своем, отнюдь не отказываясь от грехов, которые мне казались не совсем моими.

Кстати, именно необходимость выдавать донесения моего двойника за современную поэзию тормозила развитие русского свободного стиха, верлибра. Ведь если бы русским поэтам было позволено писать без рифмы, то этим бы воспользовались и многочисленные агенты, работавшие на нашей территории, ибо это бы только облегчило им составление собственных шпионских донесений. Правда, шифровать было бы труднее. Так что верлибр мне удалось ввести гораздо позже. Когда я сам устал от моей рифмы, да и сами движения мои с возрастом стали менее ритмичны…

А не случалось ли так, что нашего рыцаря пера ни с того ни с сего вдруг принимали за шпиона?

Тут Померещенский вразумил журналистскую братию, что, где бы он ни был, его сперва принимают именно за Померещенского, а уже потом за поэта или за кого угодно. Немного подумав, он поделился следующим переживанием:

— Мне иногда казалось на встречах с моей публикой, что кто-то из публики как бы готов меня непосредственно схватить с помощью созерцания. Я, по обыкновению моему, относил это на счет моего обаяния, но после встречи с двойником моим, который, кстати, тоже не без обаяния, я готов предположить, что за мной велась постоянная слежка. Это было несложно сделать, ибо публики я имел всюду предостаточно, в ее среде можно было удобно затеряться. К тому же в некоторых дорогих гостиницах у меня вдруг пропадала обувь, которую я выставлял за дверь, чтобы ее почистили. Я себя утешал, что это мои фанаты, а в худшем случае мои враги, которые готовы подбросить мою обувь у кратера какого-нибудь вулкана, чтобы пустить слух о моей безвременной гибели. Теперь я не исключаю возможности, что подобное хищение было необходимым для того, чтобы служебная собака могла взять мой след, каким бы путем я не шел…

Я оторвался от газеты и пожалел, что у меня нет собаки. Кто же он такой? Агент на пенсии, ставший писателем? Шпионы, возможно, как и летчики, могут рано увольняться на пенсию. Получается, пожалуй, что и агентов больше, чем один, и Померещенских тоже. Недаром писал еще Эмпедокл: « Появилось много существ с двойными лицами и двойной грудью, рожденных быком с головой человека и наоборот…»

С газетной полосы на меня смотрело знакомое и в то же время чужое лицо. Почти гоголевский нос, пушкинские бакенбарды, чеховское пенсне, дикий взгляд и шевелюра, как у Козьмы Пруткова, ну, это, скорее всего парик, а может быть, и легендарная шапка, ведь качество фотоснимка явно никуда не годилось. А я же видел его некогда интимно-лысым, похожим на немецкого литератора Виланда в описании русского путешественника Карамзина. Поверх рубахи-толстовки — галстук-бабочка, или это и есть Золотой Мотылек?

Надпись под снимком гласила: Бессменный постовой, останавливающий прекрасные мгновенья.

ТЕХНИКА МОЛОДЕЖИ 10 2003

Александра Сашнева, Дмитрий Янковский ЗАВЕТ ДОВЕРИЯ

Почти никто из людей Ковчега не представлял себе жизни вне корабля, но когда мы приблизились к этой прекрасной планете, всех охватило плохо скрываемое волнение. Люди прильнули к мониторам и часами глядели, как огромная тень Ковчега несется стремглав по бескрайнему океану. Около штурманской рубки выстроилась очередь, там можно было посмотреть на неизвестную землю сквозь иллюминатор. Для родившихся в космосе и привыкших к вечной темноте вид гигантской бирюзово-золотистой чаши океана был зрелищем фантастическим.

Ковчег долго кружил по орбите, вглядываясь в незнакомый мир. Прежде чем принять решение о посадке, мы должны были убедиться, что это место никем не занято. Через неделю дистанционных исследований Совет Капитанов решил, что стоит рискнуть.