Клуб любителей фантастики, 2005

Сейчас изображение отдалось ему легко, как будто только и дало, когда он выхватит его из плена. Теперь уже не плоская буква, а срезанный перевернутый конус, украшенный двумя шарами, отделился от стены. Хворостов устойчиво видел его и знал, что он покат и гладок. Передние стойки этажерки скользнули к нему и стали по обе стороны на заметной высоте. Чуть под углом к полу легли рядом тени, одновременно как бы продолжая линии стоек под сильным изломом. В вершину конуса врезалась трещина, рассекая его, а шары у основания на треть в этом основании утонули…

Хворостов видел голову. Это была, несомненно, голова с двумя выпуклыми глазами и раскрытым вертикальным ртом. Он понял, что голова принадлежит насекомому, а две стойки этажерки — это угрожающе поднятые передние лапы. Насекомое выглядело хищным, потому что стойки притянули к себе, как магнит, лесенки теней от корешков неровно сложенных книг, которые опасными иглами выстроились по всей их длине. Оно плыло вверх, покачиваясь и поднимаясь во весь рост, и рост его оказался велик.

Хворостов не дышал, сжимая фотоаппарат побелевшими пальцами. Краем сознания он зафиксировал, что руки его чуть дергались вверх и вниз, как у рыбака, подсекающего добычу, но это его не интересовало. Он узнал насекомое. Таких он видал у приятеля-энтомолога в его коллекции…

Самка богомола. Королевский экземпляр. Хворостова не смущало, что самка по своим размерам не уступала ему самому. Он миллиметр за миллиметром принялся подтягивать к себе фотоаппарат.

Богомол рос, отрывая нижнюю часть туловища от стены, и качался. Эти движения Хворостов отнес на счет увлажнившихся глаз, но моргать не решался.

Только когда фотоаппарат оказался почти у самого его подбородка, Хворостов положил большой палец на кнопку, открывающую затвор. Он не знал, в каком ракурсе нужно фотографировать, и приготовился сделать первый снимок влет, соотнеся свои движения с плавным ростом самки.

Хворостова приковывали ее глаза, черные и выпуклые, следившие за ним. В них не было зрачков. Не было даже намека ни на какой взгляд, но Хворостов знал твердо, что она его видит…

Не отрываясь от этих черных глаз, он аккуратно, медленно, как в армии на спусковой крючок автомата, нажал на красную кнопку. Вспышка «Кодака» воспламенила комнату светом электросварки. Самка, которую он наблюдал еще только один короткий миг, успела в последний раз качнуться в собственной тени и резко рвануться вверх, исчезая у самого потолка. Хворостов не мог с уверенностью утверждать, что это не было простым смазанным отпечатком на сетчатке глаз, но в истекшее мгновение он почувствовал самую первую поющую нотку страха.

Неизвестно, что заставило его испугаться. То ли невиданная, не совместимая с человеческой, скорость и динамика ее прыжка, то ли ее подчеркнуто великий рост, который тоже не вязался с такой стремительностью, а скорее всего, звук…

Да, — и спустя секунду Хворостов был уже в этом уверен — она ушла вверх с этим звуком, который наложился на сухой щелчок фотоаппарата, усиливая его тихим шелестом опавшего листа, механическим и ломающимся шорохом трущихся друг о дружку хитиновых пластин. Он мог, наверняка мог разделить эти звуки…

Хворостов все еще держал «Кодак» перед собой, как щит, выжидая, когда отступит оцепенение.

«Я поймал ее, — парализовано думал он. — Я поймал ее, это точно, но, мне кажется, она дернулась ко мне в последний момент».

Ему вдруг стало безразличным главное — успех дела. Вместо этого он с растущей тревогой еще и еще раз прокручивал в неверной памяти последний момент, когда самка прыгнула вверх. Потом, словно подчиняясь зову, повернул голову и снова увидел ее.

Он не запомнил, как автоматически свел глаза к переносице, как выверил нужный угол, как слил воедино ножку торшера, темнеющий вдалеке подлокотник кресла и складки занавески слева от него. Все это было уже неважно. Он понял, что самка снова здесь, в комнате. И она атакующе повернута к нему.

Хворостов оттолкнулся ногой и перевалился задом через подушку, теряя равновесие и падая на спину. Пальцы тисками держали фотоаппарат. Рот открылся…

Самка выжидала. Она покачивалась в своей притворно целомудренной, но при этом отчетливо боевой стойке. Теперь Хворостов не сомневался. Она именно готовилась броситься вперед, как распрямляющаяся пружина, и времени у него было немного.

Остатки трезвого расчета в нем подсказали нажать на кнопку еще раз, потому что свет, очевидно, отпугивал насекомое, но Хворостов больше расчетам не подчинялся. Он хотел кричать, но рот был скован. Его свело судорогой, и рецепторы языка немели, лишаясь испаряющейся слюны.

Хворостов просто полз, отшвыривая от себя скользкий паркет ногами. Он полз в прихожую спиной, толкал себя пятками, завороженный черными шарами ее глаз и ее змеиными движениями. Он тонул в этих глазах, и то, что еще заставляло его ползти, шло уже не от разума, а поднималось из живота, из средоточия звериного, надежного страха, который перехватил управление организмом.