Клуб любителей фантастики, 2006

— Вышивальщик, — глаза вождя больше не казались золотистыми — теперь будто огонь полыхал из узких щелей в каменной маске лица. Аль отпрянул, — я не хочу трогать твой город. Если хоть половина из того, что ты рассказал — правда… Если ваши гончары делают такие чашки, которые превращают дождевую воду в ароматное вино; кузнецы — колокольчики, песня которых заставляет улыбаться; а плотники… если… Я верю тебе, вышивальщик, потому что я видел, что умеешь ты. Твой Город — чудо, каких, наверное, больше нет в этом мире. Но тот, кто идёт по моим следам, не знает, что такое чудеса. Мы с ним оба воины. Но для меня сабля — как для тебя игла; а танец с соперником — как для тебя ткань, на которой ты вышиваешь свой самый лучший узор. А для Тен-Чина, идущего за мной, это просто ещё одна кошма, которую он бросит под свои грязные ноги. Мы с ним оба воины, но в этом разница между нами. Ты понимаешь?

Аль неуверенно кивнул. Вспомнил, как плясала сияющая сабля в тонкой руке Ра, и подумал, что это и в самом деле похоже на иглу в руках мастера-вышивальщика, увлечённого работой. Также красиво, также волшебно.

— Беда в том, что я сейчас между ним и твоим Городом. И я не удержу Тен-Чина и тьмы его рыжих дьяволов, когда он придёт сюда. Но если твои мастера хоть вполовину таковы, как ты… мы вместе могли бы… Вышивальщик, ты покажешь мне дорогу к вашему Городу, чтобы я мог попробовать договориться с вашими мастерами — так, как вы обычно договариваетесь между собой?

Аль ответил, не поспев мыслью за своими словами — как иногда не поспевает рука за торопливой иглой, уже понявшей суть узора. За иглой, в этот миг ведомой не рукой, а одним сердцем.

— Да, я покажу дорогу.

Они шли, как захватчики. По молчаливым пустым улицам. Гулко цокали подковы, фыркали лошади, звякало железо. Только один раз раздался смех и детский восхищённый вскрик: «Блестящая лошадка, мама, смотри!» — и сразу же гулко хлопнуло окно наверху, отрезая и смех и глухой встревоженный выговор: «Тихо, детка, сегодня нельзя».

Аль чувствовал себя предателем. Под взглядами слепых, наглухо закрытых окон родного Города хотелось поёжиться. Широкая спина вождя, туго обтянутая серой чешуёй кольчуги, невозмутимо покачивалась впереди. Рядом — такая же чешуйчатая фигурка Ра; золотой нимб волос спрятан наглухо под блестящим колпаком шлема. Как змеи, подумал Аль и неприязненно тронул рукав своей кольчуги. Змеи, вползающие в светлый город. Позади в три ряда — затылок в затылок, тускло поблёскивая железом доспехов, двигались воины. Девять десятков. Лучшие. Остальные ждали снаружи, за городской стеной, превратив цветущую поляну для праздника урожая в стального ежа — ощетинившийся копьями дозорных временный лагерь. «Они всё равно нашли бы дорогу, — подумал Аль, даже если бы я… И они хотят помочь нам…» Но видение стальной змеи, ползущей по улицам его любимого, светлого Города не уходило. Как и видение другого, ещё незнакомого зверя — страшного, рыжегривого, с огнедышащей пастью, идущего по следу змеи через рваную дыру пролома в Стене мира. Пролома, который был вышит иглой Аля — его руками и сердцем.

На совещание Аля не позвали. Он маялся в комнате гостевого дома, где обычно останавливались хранители хлеба и пастухи, приезжая на праздник урожая. Хотел спуститься вниз, пройти по улицам — пешком, без тяжёлой кольчуги, натирающей плечи. Но не решался.

А вечером пришёл отец.

Постоял на пороге, растерянно щурясь, будто никак не мог разглядеть своего сына в юноше с выбеленными солнцем волосами и загорелым худым лицом. Потом позвал неуверенно:

— Аль.

Аль качнулся навстречу, кусая губы, вспоминая свою последнюю ночь в Городе, отцовские проклятья, ускользающий в сторону взгляд.

— Прости, мальчик, — выдохнул Томео. — Прости.

И сделал то, о чём мечтал и на что уже не надеялся очень давно. Крепко и нежно обнял сына, свою самую большую драгоценность, единственную солнечную нить своей жизни.

— Не знаю, — признался мастер Томео, после того, как Аль рассказал ему всё. — И никто точно не знает, мальчик. Может, мастер только умеет предвидеть то, что должно произойти в любом случае. А может, умеет сам творить будущее. А скорее всего — и так, и так. Скорее всего, он просто выбирает лучшее из возможного — то, что ему по сердцу. До тех пор, пока боги дозволяют ему выбирать. Твоя мама… — Томео запнулся, тронув тему, которой раньше избегал — особенно в разговорах с сыном. — Я пытался что-то сделать, но…

— Я знаю, — Аль тронул его за локоть. — Я знаю, па.

Вздохнул. Спросил без надежды:

— Теперь ничего не изменить, да? Ты говорил: однажды вышитого — не изменить. Наш мир рухнул, да? Вместе со Стеной мира?