Клуб любителей книг и пирогов из картофельных очистков

Когда пароход отчалил от берега и я увидела Марка на пирсе — высокого, с недовольной миной и, несмотря ни на что, готового на мне жениться, — я испугалась, что он, вероятно, прав: я полная идиотка. Минимум три женщины сходят по нему с ума — Марка подберут в три счета, а я останусь стареть в своей убогой квартирке, и мои зубы будут выпадать один за другим. Так и вижу: никто не покупает моих книг, я все шлю и шлю Сидни измятые, нечитабельные рукописи, а он из жалости притворяется, будто их публикует. И вот я с трясущейся головой, что-то бормоча под нос, тащусь по улице с жалкой репкой в авоське и газетой, заткнутой за башмак. Ты будешь посылать мне ласковые открытки на Рождество (будешь ведь?), а я буду приставать к посторонним людям с несвязными рассказами о том, как однажды почти что обручилась с издателем-мультимиллионером Маркхэмом Рейнольдсом. Люди будут качать головами: несчастная старушонка! Совсем чокнутая. Но безобидная.

Господи. Так и впрямь с ума сойти недолго.

На Гернси очень красиво. Новые друзья приняли меня так тепло и радушно, что я ни на секунду не усомнилась, стоило ли сюда ехать, — вот только сейчас кольнуло, когда задумалась о выпадающих зубах. Но бог с ними. Сейчас выйду на цветущий луг перед домом и побегу к утесам. А там упаду и уставлюсь в небо, которое нынче мерцает, точно жемчуг, буду вдыхать теплый аромат трав и притворяться, что Маркхэма В. Рейнольдса не существует в природе.

Вернулась. Прошло несколько часов — ное солнце ярко вызолотило облака, у подножия утесов рокочет море.

Марк Рейнольдс? Кто это?

С вечной любовью, Джулиет

Джулиет — Сидни

27 мая 1946 г.

Дорогой Сидни!

Коттедж Элизабет построен для приема гостей; он очень просторен. Внизу вместительная гостиная, ванная, подвал, огромная кухня. Наверху три спальни и ванная. Но самое замечательное — везде окна и морской воздух.

Я передвинула письменный стол в гостиной к самому большому окну. Единственный недостаток такой расстановки — постоянное искушение выйти на улицу и отправиться гулять над морем. Море и облака меняются каждую минуту, и оставаясь дома, боюсь что-нибудь пропустить. Сегодня утром море было усыпано солнечным однопенсовиками — а теперь покрыто лимонной цедрой. Писателям нужно жить глубоко на континенте или у городской помойки, иначе им никогда ничего не написать. Либо они просто должны быть трудолюбивее меня.

Если бы мне не хватало поводов восхищаться Элизабет (а мне хватает), достаточно было бы взглянуть на ее вещи. Немцы дали ей всего шесть часов на переезд из особняка сэра Эмброуза. По словам Изолы, она взяла с собой лишь несколько сковородок и кастрюль, вилок-ложек и прочей кухонной утвари (немцам осталось столовое серебро, хрусталь, фарфор и вино), рисовальные принадлежности, старый фонограф, пластинки и горы книг. Столько, Сидни, что времени толком не хватает рассмотреть — они заполняют шкафы в гостиной и переползают в кухонный буфет. Элизабет даже сложила высокую стопку у дивана в качестве столика, — правда, гениально?

В каждом закутке нахожу вещицы, которые рассказывают о ней много интересного. Она, как и я, подмечала все вокруг: на полках полно ракушек, птичьих перьев, засохших водорослей, камешков, скорлупы от птичьих яиц. Есть даже скелет, по-моему, летучей мыши. Пустяковины, валявшиеся на земле, через которые любой другой переступил бы и пошел дальше, а она разглядела их красоту и взяла домой. Интересно, она использовала это для натюрмортов? Может, здесь найдутся ее альбомы? Надо покопаться. Работа, конечно, прежде всего, но предвкушение интересных открытий точно Рождество семь дней в неделю.

Элизабет забрала из особняка одну из картин сэра Эмброуза. Портрет ее самой, думаю, лет восьми. Сидит на качелях в явном нетерпении, хочет скорей качаться, но вынуждена позировать. И по бровям ясно: страшно недовольна. Надутая физиономия в точности как у Кит. Мимика, должно быть, — вещь наследственная.

К моему коттеджу ведут ворота (деревенские, из трех брусьев, как положено). Луг полон полевых цветов, но у скал они сменяются жесткой травой и утесником.

Большой дом (за отсутствием лучшего наименования) — тот, который Элизабет приехала закрывать по просьбе сэра Эмброуза, — совсем недалеко от коттеджа. Замечательный, двухэтажный, в форме буквы L, из красивого серо-голубого камня. Шиферная крыша, мансардные окна, терраса по нижней части L. В конце — башня с окошками и видом на море. Огромные старые деревья в парке вырубили на дрова, но мистер Дилвин уже попросил Эбена с Илаем посадить новые деревья — дубы и каштаны. Также он планирует посадить вдоль кирпичных стен сада — как только их выстроят заново — шпалеры персиков. У дома очень красивые пропорции, а его широкие и высокие окна выходят на каменную террасу. Газон опять уже густой, зеленый; колеи, наезженные немецкими автомобилями и грузовиками, почти заросли.