– Глупости, Букер, – сказала Элизабет. – У вас внушительная внешность. Вы высокий, красивый, темноволосый. К тому же лакеи всегда исключительно талантливо смотрят свысока.
И она быстро написала мой портрет якобы шестнадцатого века – в виде Пенн-Пьерса в бархатном плаще с кружевным воротником на фоне темных портьер и чего-то еще неясного, с рукой на рукояти кинжала. Вид получился благородный, страдальческий и коварный.
Идея была гениальная. Не прошло двух недель, как ко мне в библиотеку ввалился отряд немецких офицеров (числом шесть человек) – без стука. Я принял их, потягивая «Шато Марго» урожая 1893 года и до боли напоминая собственного «предка» с портрета над камином.
Оккупанты кланялись и были сама учтивость, что, впрочем, не помешало им на следующий день выселить меня в коттедж привратника. Эбен и Доуси тем вечером тайно пробрались ко мне после комендантского часа и помогли перенести в новое жилище почти все вино. Мы хитро спрятали бутылки за дровяной кладкой, в колодце, в печной трубе, в сене и над балками. Но все равно к началу 1941-го вино закончилось. Грустно, очень грустно. Но друзья помогали отвлечься, а потом я познакомился с Сенекой.
Я полюбил книжные заседания, с ними оккупация становилась терпимой. Я с интересом слушал про книги, но хранил верность Сенеке. И постепенно уверился, что он в своей забавной, язвительной манере обращается лично ко мне. Его письма помогли пережить все, что было потом.
Я по-прежнему посещаю собрания. От Сенеки всех уже тошнит, и меня умоляют прочитать что-нибудь новое. А я не хочу. Помимо чтения, я играю в пьесах, которые ставит здесь один театр, – роль лорда Тобиаса привила мне вкус к актерству, к тому же я высок и мой голос слышно из последних рядов.
Искренне рад, что война кончилась и я теперь опять Джон Букер.
М-ру Сидни Старку
Отель «Монреаль»
Бродмидоуз-авеню, 79
Мельбурн, Виктория
Австралия
Дорогие Сидни и Пьерс!
Не волнуйтесь, крови не будет – только небольшое растяжение правой руки из-за переписывания писем от моих новых гернсийских друзей. Мне эти письма так нравятся, что я не решилась отправить оригиналы под брюхо земного шара, в пасть собакам динго.
Я знала, что во время войны немцы захватили Нормандские острова, но совершенно об этом не думала. А теперь буквально прочесала подшивки «Таймс» и всю Лондонскую библиотеку в поисках статей об оккупации. Мне еще нужен хороший путеводитель по Гернси – с историями, а не расписаниями поездов и рекомендациями по выбору отелей. Хочу почувствовать дух острова.
По письмам я влюбилась в двух гернсийцев, Эбена Рамси и Доуси Адамса, и отнюдь не из-за одного их интереса к чтению. Кловис Фосси и Джон Букер мне нравятся. Амелия Моджери? Хорошо бы она меня удочерила. Сама я хочу удочерить Изолу Прибби. Мои чувства к Аделаиде Эдисон (мисс) вы определите сами, прочитав ее письма. По правде говоря, я сейчас живу скорее на Гернси, чем в Лондоне, – притворяюсь, будто работаю, а сама сижу, навострив уши, и жду, когда письма упадут в почтовый ящик. Услышав желанный стук, стремительно скатываюсь с лестницы и залпом прочитываю продолжение. Совсем как люди, которые толпились у дверей издательства ради свежих, только что со станка, глав «Дэвида Копперфилда».
Уверена, вам письма тоже понравятся, – но захотите ли вы продолжения? Меня эти персонажи, их характеры и военные переживания положительно завораживают. А вас? Вам тоже кажется, что здесь есть потенциал для книги? Не говорите ничего из вежливости – мне нужно подлинное мнение (вас обоих). И не волнуйтесь – я буду по-прежнему пересылать копии писем, даже если вы скажете, что книгу о Гернси писать не стоит. Мелкая мстительность мне (как правило) не свойственна.
Поскольку ради вашего развлечения я пожертвовала собственным здоровьем, вы должны прислать мне последние произведения Пьерса. Очень рада, что ты снова пишешь, мой дорогой.
Дорогая мисс Эштон!
Стремление к удовольствию – самый большой грех в заповедях Аделаиды Эдисон (на пятки ему наступает гордыня), поэтому не удивляюсь, что она написала Вам о немецких подстилках. Аделаида задохнется от гнева, если не будет клясть всех и каждого.
На Гернси в войну осталось мало мужчин, годных для брака, и уж точно ни одного красавца. Усталые, неряшливые, озабоченные, оборванные, грязные, босые – одним словом, побежденные. У нас не было ни энергии, ни времени, ни денег на развлечения. В гернсийских мужчинах отсутствовал шарм – а немцы обладали им в избытке. По словам одной моей знакомой, они были как боги – высокие, светловолосые, загорелые, прекрасные. Они закатывали чудные вечеринки, собирались веселыми компаниями, раскатывали на автомобилях, сорили деньгами, танцевали ночи напролет.