Ехать по Нормандии было страшно. Вдоль городских дорог сплошь руины, груды камня, искореженного металла – следы бомбежек. Тут и там, на большом расстоянии друг от друга, уцелевшие дома, похожие на почерневшие, полусгнившие зубы. Во многих местах нет фасадов и видны цветочки на обоях, кровати, кое-как стоящие на покосившемся полу. Я теперь понимаю, до чего повезло Гернси.
На улицах проложили поверх руин дороги из плотной металлической сетки. Люди разбирают завалы и увозят камни, кирпичи на тачках и тележках. За пределами городов поля и рощи изрыты воронками взрывов.
Смотреть на деревья невозможно, разрывается сердце. Ни одного высокого тополя, вяза, каштана – лишь обугленные пни, не дающие тени.
М-р Пьяже, хозяин местной гостиницы, рассказал, что немецкие инженеры приказали солдатам рубить деревья – целыми лесами и рощами. Они обрубали ветви, обмазывали стволы креозотом и вставляли в специально вырытые на полях ямы. Такие «посадки» назывались «спаржей Роммеля» и должны были помешать приземлению самолетов союзников и высадке парашютистов.
Амелия сразу после ужина пошла спать, а я гулял по Лувье. Городок, точнее, то, что от него осталось, очень милый, но многое пострадало от бомбежек, а еще немцы устроили пожар при отступлении. Трудно представить, что тут опять можно будет жить.
Я вернулся и сидел на террасе до полной темноты, думал о завтрашнем дне.
Обними от меня Кит.
Дорогая Джулиет!
Вчера побывали у Реми. Я непонятно почему очень нервничала. А вот Доуси – нет. Он невозмутимо расставил садовые стулья, усадил нас под деревом в тени и попросил медсестру принести нам чаю.
Я очень хотела, чтобы мы понравились Реми, чтобы она почувствовала себя с нами спокойно. Хотелось расспросить ее про Элизабет, но из-за предостережений сестры Тувье относительно ее хрупкого здоровья было страшно. Реми очень маленькая и невероятно худая. Темные кудри коротко острижены, глаза огромные, испуганные. Видно, что в лучшие времена была красавицей, но сейчас – прозрачная. У нее сильно дрожат руки, и она старается держать их на коленях. Она встретила нас приветливо, но очень сдержанно и оживилась, лишь спросив про Кит – отправили ее в Лондон к сэру Эмброузу?
Доуси сообщил о смерти сэра Эмброуза и о том, как мы воспитываем Кит. Показал ее фотографию с Вами, которая у него с собой. Реми улыбнулась: «Да, это ребенок Элизабет. Она сильная девочка?» Я так отчетливо вспомнила нашу дорогую Элизабет, что не могла говорить, а Доуси ответил – да, очень сильная, и рассказал о страсти Кит к хорькам. Это тоже вызвало у Реми улыбку.
Реми одна на свете. Отец умер задолго до войны; мать в 1943-м отправили в Дренси за укрывание врагов государства, позже она умерла в Аушвице. Оба брата Реми пропали без вести. Она считает, что по пути в Равенсбрюк видела одного из них на платформе немецкой железнодорожной станции, но тот не обернулся, когда она выкрикнула его имя. Второго Реми не видела с 1941 года. Ей кажется, что они оба погибли. Хорошо, что у Доуси хватило смелости задавать ей вопросы – Реми, похоже, было приятно поговорить о своей семье.
Наконец я завела речь о том, что она могла бы на какое-то время приехать на Гернси и остановиться у меня. Реми ушла в себя, а потом объяснила, что скоро выписывается из хосписа. Французское правительство назначило пенсии бывшим узникам концлагерей – за время, проведенное там, за неизлечимые увечья и перенесенные страдания. Также небольшая стипендия полагается желающим продолжить учебу. В дополнение к правительственной стипендии Национальная ассоциация бывших узников концлагерей и интернированных участников Сопротивления поможет ей оплачивать комнату или часть квартиры, если она будет снимать ее с другими бывшими заключенными, поэтому Реми решила ехать в Париж и устроиться ученицей в хлебопекарню.
Она непоколебима, и я не решилась настаивать, но Доуси вряд ли успокоится. Считает, что позаботиться о Реми – наш моральный долг перед Элизабет.
Возможно, он прав, а возможно, так кажется из-за жуткого ощущения собственного бессилия. Но благодаря его уговорам завтра мы опять идем к Реми. Поведем гулять вдоль канала и зайдем в какую-то особую кондитерскую, которую Доуси приглядел в Лувье. Удивительно, куда подевался наш застенчивый скромняга?
Я чувствую себя хорошо, однако невероятно, непривычно устала. Наверное, от картин разорения моей любимой Нормандии. Дорогая Джулиет, я очень хочу домой.
Дорогой Сидни!
Какой гениальный подарок ты прислал Кит – красные танцевальные туфельки, атласные, с блестками! Где ты их нашел? И почему мне не прислал?