Клуб Мефисто

– Она была женой Николо Контини, знатного венецианца. По свидетельствам, они были очень счастливы в браке до тех пор, пока... – Он немного помолчал. – Пока Антонино Сансоне не погубил их.

Маура бросила на него удивленный взгляд.

– Тот самый человек на портрете? В другой комнате?

Он кивнул.

– Мой достославный пращур. О, все свои действия он оправдывал только одним – борьбой за искоренение дьявола. Благо церковь благословляла все – и пытки, и кровопускания. Сожжение заживо. Венецианцы особенно преуспели по части истязаний, ведь это они изобретали и доводили до ума самые изощренные инструменты пыток, чтобы вырывать признания. И сколь бы невероятными ни были обвинения, после нескольких часов общения с монсеньором Сансоне в темнице виновными признавали себя почти все. В чем бы вас ни обвиняли – в колдовстве ли, в заговоре соседей или в связях с дьяволом, только безоговорочным признанием во всех грехах и можно было избавиться от мук. И принять милосердную смерть. Хотя, в сущности, она была далеко не милосердной. Ведь большинство жертв сжигали заживо на костре. – Он обвел взглядом комнату, портреты. Лики смерти. – Все люди, которых вы здесь видите, пострадали от его рук. Мужчины, женщины, дети – ему было все равно. Говорили, он каждый день просыпался с одной мыслью – как бы скорее взяться за дело. Мысль эта укрепляла его дух за основательной утренней трапезой из хлеба и мяса. Засим он облачался в запятнанные кровью одежды и отправлялся вершить свое дело – искоренять еретиков. Люди, проходившие мимо по улице, слышали крики и стоны даже через толстенные каменные стены.

Маура оглядела комнату, всматриваясь в лики обреченных, и вдруг представила их иными – искалеченными, искаженными болью. Долго ли терпели эти люди? Долго ли цеплялись за надежду избежать смерти и выжить?

– Антонино уничтожил всех, – продолжал Сансоне. – Кроме одной. – Он снова взглянул на женщину с ясными глазами.

– Изабелла осталась в живых?

– О нет. По его милости она умерла, как и все остальные. Только сломить ее он так и не смог.

– Она ни в чем не призналась?

– Вернее, не покорилась. От нее требовалось всего-навсего оговорить мужа. Отречься от него, обвинить в колдовстве, и тогда, вероятнее всего, ее оставили бы в живых. Ведь на самом деле Антонино добивался от Изабеллы не признания. Он хотел получить ее саму.

"На беду она была красива". Вот что он имел в виду.

– Год и месяц, – продолжал он. – Столько времени провела она в заточении, без света и тепла. И каждый день, снова и снова представала перед своим мучителем. – Он взглянул на Мауру. – Я видел инструменты пыток того времени. Даже представить себе не могу, что может быть хуже этого ада.

– Но он так и не сломил ее?

– Изабелла сносила все стойко до конца. Даже когда у нее отняли новорожденного ребенка. И когда сломали ей руки. И исполосовали на спине всю кожу. Когда выбили суставы. Каждое измывательство Антонино подробнейше описывал в своих дневниках.

– Вы и правда читали его дневники?

– Да. Они же переходили у нас в роду из поколения в поколение. Я храню их в тайнике вместе с другими малоприглядными семейными реликвиями той поры.

– Какое жуткое наследство!

– Именно это я и имел в виду, когда сказал, что у нас с вами одни интересы. Одни заботы. Мы оба унаследовали отравленную кровь.

Она снова взглянула на лицо Изабеллы и вдруг вспомнила о том, что услышала всего лишь минуту назад. "У нее отняли новорожденного ребенка".

Она перевела взгляд на Сансоне.

– Вы сказали, с нею в темнице был и ребенок.

– Да. Сын.

– А с ним что случилось?

– Его передали в местный монастырь, где он и вырос.

– Но ведь он был сыном еретички. Почему же его оставили в живых?

– Благодаря отцу.

Ошеломленная догадкой, Маура посмотрела на собеседника.

– Антонино Сансоне?

Он кивнул.

– Мальчик появился на свет спустя одиннадцать месяцев после заточения матери в темницу.

"Дитя насилия, – подумала она. – Значит, Сансоне его отпрыск. И в жилах его течет кровь осужденной на смерть женщины".

И чудовища.

Маура в очередной раз оглядела комнату, всматриваясь в другие холсты.

– Ни за что бы не хотела, чтобы такие портреты висели в моем доме.

– Полагаете, это отвратительно.

– Они каждый день навевали бы на меня ужас. Напоминали, какой жуткой смертью умерли эти люди.

– И вы спрятали бы их в шкаф? Избегали бы смотреть на них, как избегаете мыслей о своей матери?

Она напряглась.

– У меня нет оснований думать о ней. В моей жизни для нее нет места.

– Наверняка есть. И вы порой вспоминаете о ней, разве нет? Этого невозможно избежать.

– Ее портрет у себя в гостиной я бы уж точно не повесила. – Маура поставила бокал на стол. – Странная у вас манера поклоняться предкам. Выставили в парадной гостиной портрет родственника-мучителя, как будто это икона. Словно вы гордитесь им. А здесь, в столовой, устроили галерею его жертв. Эти лица на стене напоминают коллекцию трофеев. Такие вещи обычно...

"Выставляют напоказ охотники".