Клуб неисправимых оптимистов

В конце концов выход из положения нашелся. Родители подарили ему на день рождения двухдорожечный катушечный магнитофон «Филипс» с функцией перемотки, и я разрешил ему переписывать пластинки Пьера. Несмотря на все наши усилия, результат получался средненький или паршивый. На пленке присутствовали посторонние шумы: треск, шорох, щелканье, присвисты. Готовясь к записи, мы требовали от братьев Николя, чтобы они вели себя тише воды ниже травы, плотно закрывали все окна и старались не дышать. Запирались в ванной, окна которой выходили во двор. Я ставил иглу на пластинку. Николя нажимал на кнопку «запись». Мы сохраняли полную неподвижность до конца песни, но с посторонними шумами справиться не могли. Приходилось довольствоваться тем, что есть.

— Это лучше, чем ничего. До конца года мы перепишем все пластинки.

Потрескивание и шипение можно было заглушить, прибавив громкость. В этом преимущество рок-н-ролла. Мы пытались синхронизировать записи на пластинках и магнитофоне, но эффект «эха» никуда не девался.

* * *

Как-то раз, выйдя от Николя, я заметил Сашу. Он сидел на скамейке на площади Мобер, курил и пускал колечки. Я подошел, он поднял глаза и улыбнулся — чуточку насмешливо и слегка отстраненно.

— Париж — маленький город, — сказал я.

— Мы оба часто бываем в этом квартале. Я живу неподалеку, в пяти минутах отсюда.

— Понятно…

— Ваши фотографии готовы. Если подождете, я их принесу.

— Мне не горит.

— Снимки великолепные.

— Правда?

— Можете мне поверить. Я был приятно удивлен. Три или четыре по-настоящему удались. Давайте сходим за ними.

Я согласился. Саша жил в красивом доме на улице Монж, но на восьмом этаже без лифта. Черную лестницу не приводили в порядок много лет: деревянные перила и ступеньки расшатались, краска на стенах облупилась от сырости, проводка провисла, на первом и втором этаже кто-то выкрутил лампочки. Подъем оказался долгим. Саша дышал тяжело, со всхлипами; когда мы добрались до верха, он весь покрылся липким потом и побагровел от натуги:

— Нужно бросать курить.

В узкий темный коридор выходили двери дюжины комнат для прислуги. Саша открыл третью по счету дверь, и мы вошли. Двенадцатиметровая комнатушка с узким окном под самым потолком была обставлена по-спартански: узкая короткая кровать, этажерка с книгами, прямоугольный стол с разрозненной посудой, два яблока в вазе, полная до краев пепельница, стул, шкаф без дверцы, где на плечиках висела кое-какая одежда. На стенах не было ни фотографий, ни картин, но порядок в Сашином жилище царил идеальный. Единственными предметами роскоши можно было с натяжкой назвать детекторный приемник, установленный на табуретке, старенький проигрыватель и стопку пластинок на семьдесят оборотов.

— Места немного, зато недорого.

— Давно вы здесь живете?

— Кессель нашел мне эту каморку через год после моего приезда во Францию.

— Вы с ним знакомы?

— Не коротко. Время от времени он нам помогает.

Саша снял пальто и бросил его на кровать.

— Пить хотите? У меня, правда, ничего, кроме воды из-под крана, нет.

Он взял бутылку и вышел — раковина с краном находилась в дальнем конце коридора. Я взглянул на книги — фамилии авторов были мне незнакомы. Саша разлил воду и протянул мне стакан.

— Из какой вы страны?

— А вы как думаете?

— Трудно догадаться. Все книги на французском.

— Я ничего не успел взять с собой, когда покидал Россию. В Париже книги на русском стоят дорого. Интересные романы я читаю в муниципальной библиотеке.

— Странно, я никогда вас там не видел.

— Вы не задерживаетесь. Приходите, сдаете одни книги, берете другие и уходите, поговорив пять минут с Кристианой. У меня много свободного времени. Я читаю в тепле, сижу до закрытия. Здесь, как видите, нет центрального отопления.

— Это плохо. Вы, наверное, мерзнете по ночам.

— Я жил в Ленинграде, все ленинградцы — люди закаленные. Так вы хотите увидеть свои фотографии?

— Еще бы!

Саша вышел за дверь и огляделся. В коридоре было пусто и темно. Когда свет погас, он приложил палец к губам и прошептал:

— Идите за мной.

Саша двигался на цыпочках, осторожно и бесшумно. Мы спустились на несколько ступенек до площадки между этажами, он открыл дверь в туалет с очком в полу и поманил меня пальцем. Я не сразу решился войти, и он меня успокоил:

— Ничего не бойтесь.

Я шагнул вперед, и Саша закрыл дверь на задвижку. Потом он снял с шеи шнурок с ключом, взобрался на цементную приступку, отпер металлическую дверцу люка и откинул ее, не глядя, сунул туда руку, достал картонную папку и протянул мне. Он запер люк, спрыгнул на пол, вытер ладони и повесил ключ на шею. Саша удостоверился, что в коридоре никого нет, мы спустились по лестнице и вышли на улицу. Он нырнул в соседний подъезд, и мы оказались на Аренах Лютеции,[155] выбрали скамейку на солнце и сели. Саша закурил и кивком указал мне на дом:

— Вон там я живу. Если поставить стул на стол, забраться на него и подтянуться на руках, можно вылезти на крышу, оттуда открывается великолепный вид на Париж.

— Можно спросить, почему вы держите все эти вещи в сортире?