Клуб одиноких сердец унтера Пришибеева

мгновенно скисшую, противную наредкость горечь, к двери,

проворно затворенной, без долгих размышлений прыгнула,

метнулась, и юношу из-под ресниц чудесных, золотистых, с

таким забавным недоверием взглянувшего, без всякого

стеснения, так запросто, как закадычного дружка, земелю,

попросила:

— А ну-ка, дай разок, другой дернуть.

(Давненько что-то я "Опала" не курила).

Но, впрочем, шалостью, забавной несуразностью

Валера увлечение свое внезапное считала и тогда, когда уже

без стука и предупреждения, обычным образом, из коридора

через класс (предусмотрительно не запертый) она входила

каждый вечер в обставленную необыкновенно, немецкой

мебелью специальной кафельной (гордость шефов

коллектива южносибирской ГРЭС) лабораторию химическую,

беззвучно забиралась на высокий, нелепый, колченогий стул и

сквозь прозрачную перегородку смотрела на спиртовки

огоньками синими таинственно подсвеченные веки Алеши

Ермакова, отличника, красавчика, готовая, конечно, как

только подымет он глаза, как только оторвет от колб своих

дурацких и реторт, ему тотчас же показать невероятно

длинный, острый, красный, бессовестный язык.

Такая вот чертовка, шалаболка, и кто бы мог

подумать, что разлученная с голубчиком, она начнет

печалиться, грустить и прежних лет такие развлечения

желанные, прогулки, скажем, на моторной лодке в компании

отчаянных ухарей, соляркой пахнущих, лихих и конопатых, не

будут больше девичье сердечко весельем ненормальным,

диким наполнять.

И уж никак не ожидала Стася, что через ночь, а то и

кряду две, и три в начале первого едва лишь придется ей

прощаться с высоких чувств и слов прекрасным миром и

книгу закрывать, и свет гасить, вот так сюрприз, безумная

сестра Валера не рвется, как обычно, стыда не ведая и меры,

испытывать стогов высоких, свежих, темных мягкость под

сенью чудного кухонного набора "Пара мишек" свою

находчивость и ловкость проверять, увы, под самым носом

лежит вот и сегодня, невинно щурясь, огорченная как будто

бы всего лишь невозможностью в страну неверных сладких

грез отбыть без промедления.

Кстати, хотя знаток великий детских душ, пастырь,

наставник юношества строгий, Егор Георгиевич Старопанский

в беседе с руководительницей классной Валеры Додд Анютой,

Морилло Анной Алексеевной, и употребил разок, другой без

всякого сомнения и смущения, лишь не переставая удивляться

той неизменности, с которой тик обнажает верхний ряд зубов

у безнадежно старой девы, словечко мерзкое "шлюшонка", а

мама нашего героя, женщина с университетским дипломом и с

синим остробоким поплавком, вводя сестру Надежду в курс

дел семейных, назойливых шуршунчиков обычных

телефонных нисколько не стесняясь, речь уснащала совсем уж

жуткими глаголами из лексикона неистового протопопа,

Валерия Николаевна Додд, Лера, до встречи удивительной с

Алешей Ермаковым, еще ни разу, да, да, да, ни разу, прожив

на этом свете уже шестнадцать полных лет, не пробовала роль

подростковую субъекта на женскую извечную объекта

действия сменить.

А возможности были, и отрицать сие нет смысла.

Однажды над собой контроль внезапно потерял не

одноклассник даже, смущенный сумерек сгущением, не

обалдевший от речного воздуха сынок механизатора

стахановца, а сам Андрей Андреевич Речко, крепыш ушастый,

учитель физкультуры, любимый тренер.

Перед финальным матчем спартакиады школьной

областной в Новокузнецке он, надо же, в полночный час ее

застал в пустынной душевой. Девичье розовое тело в горячих

и шальных плескалось струях, не по-дневному из черных

дырочек неровных уныло каплями сочившейся воды, а

вырывавшейся, хлеставшей, бившей.

О, честное слово, он хотел удалиться, выйти, бежать,

исчезнуть, но вместо этого, Бог знает почему, мочалку, мыло,

полотенце на облупившуюся рыжую скамейку положил и

молнию немецкой олимпийки стал разводить замочком синим.

Паршивка же, срам прикрывать не думая совсем,

лишь фыркнула, откинула со лба дурную прядь, из пены

водопада вынырнула и, глядя педагогу в очи, негромко, но

уверенно, шутить не собираясь явно, пообещала:

— Я так сейчас орать начну, Андреич, так заблажаю,

что слышно будет даже в Южке.

Вот так.

Глаза закрывать и смеяться, да, да, нелепым,

неуместным образом комочек горловой выталкивать на

волю, ее заставил человек, лишенный бицепсов свирепых и

образцово-показательной брюшины, совсем неопытный

парнишка-книгочей.

— Ты чего, что-то не так?

— Нет, ты молодец, молодец, Алешенька.

Через неделю пришло время забирать Стасю и они

поехали вместе, все на том же "Урале", зеленом лягушонке.

Валера в люльке, а Леша на скрипучей, неласковой беседке, да

и то лишь благодаря исключительной работе на сжатие,

кручение и разрыв резинового, в живот ему с остервенением

необъяснимым всю дорогу отчаянно и злобно целившего

черного кольца.

И вновь не повезло серьезной, целеустремленной,

хорошей девочке (библиотекарем решившей стать) Анастасии.

Не доехал Алексей до больницы.

— Эй, ты, — лихач рыжеволосый прокричал, у старого

вокзала тормозя, осаживая вдруг свой трехколесный вездеход,

— никак твоя электричка.

Короче, не увидела, в глаза не заглянула, и ныне в

растерянности совершенной пребывает, после того, как два