Клуб одиноких вдов

Так мысленно нещадно бичуя себя, Марина вышла из-за ширмы и прошла к небольшому возвышению в центре мастерской, которое было изготовлено специально для нее. Мольберт с незавершенной картиной стоял напротив, в некотором отдалении. За ним расположился старый художник, казалось, не обращавший на нее никакого внимания и занятый только своими красками и кистями. Сергей Колокольцев никогда не начинал писать ее сразу. Сначала он входил в состояние, которое называл творческим трансом, и только потом приступал к работе. Марина знала это и терпеливо ждала, когда он скажет ей, что готов. Пока же она пыталась принять ту же позу, в которой безликая танцовщица фламенко была изображена на картине. Ей иногда казалось, что поза слишком вычурна и претенциозна, и она предлагала другие варианты, но каждый раз художник так яростно протестовал, что она покорялась его видению. Марина понимала, в чем причина этого разногласия: старый художник смотрел на нее влюбленными глазами, а она сама на себя – критически. Он был сторонником застывших форм, она – апологетом импровизации, без чего не может существовать танец фламенко. Если бы ей дали волю, то каждый раз, позируя, она принимала бы другую позу, иначе держала бы руки, меняла наклон и поворот головы. Но это было невозможно, и она смирилась. Марина давно уже поняла, что совершила ошибку, когда выбрала художника вместо фотографа. Снимки, на которых она танцует сарабанду, сардану или сегдилью, украсили бы ее студии танца и придали бы им необходимый колорит, а портрет превратит их в унылый мемориальный комплекс имени Марины Туковой. Но об этом она никогда не сказала бы старому художнику. Она подозревала, что для него это будет потрясением гораздо более сильным и фатальным, чем лицезрение ее голой.

Но Марина перепробовала уже все позы, которые только пришли ей на ум, а Сергей Колокольцев все еще не приступал к работе. В этот день вдохновение упорно не приходило к нему. Он бросал на натурщицу сердитые взгляды, словно это она была виновата в его творческом бесплодии, что-то недовольно бурчал себе под нос. Иногда подносил кисть к холсту и даже делал мазок или два, но сразу же резким движением замазывал наложенную краску. По сути, он уже работал, но Марине казалось, что она только напрасно теряет время. Наконец она решилась нарушить тяготившее ее молчание.

– Сергей Павлович, – произнесла она тоном избалованной девочки, – поговорите со мной. Мне скучно.

Художник бросил на нее гневный взгляд, который мог бы испепелить Марину, если бы обрел материальность молнии. Было видно, что он едва не разразился проклятиями, но ему удалось сдержаться.

– И о чем же? – сухо спросил он.

– Как вы все это время жили без меня? – спросила Марина. – Чем занимались?

– Читал Сапфо, – после недолгой паузы сказал он. – И думал о тебе.

– О, я понимаю, – рассмеялась Марина. – Но вы ошибаетесь, я вовсе не из этих. – Помолчав, она добавила: – А вы, оказывается, можете быть злым и мстительным. Вот уж не думала! С виду вы такой…

– Какой? – машинально спросил художник. Он почти не слушал ее, занятый своей работой.

– Мне всегда казалось, что так мог бы выглядеть Иисус Христос, если бы дожил до глубокой старости, – произнесла Марина. И едва не прикусила себе язык, сообразив, что сказала. Попыталась исправиться: – То есть не до глубокой, а до… Преклонных лет.

Но вышло только хуже, она сама понимала это.

– Ну, в общем, будь он вашего возраста, – упавшим голосом закончила она.

И снова надолго воцарилась тишина. Художник если и обиделся, то не показал вида.

– И что такого интересного вы вычитали у Сапфо? – снова первой нарушила молчание Марина. – Поведайте мне.

Сергей Колокольцев сделал еще один мазок, бросил на нее быстрый взгляд и снова перевел глаза на картину. Не поднимая головы, произнес, словно говоря сам с собой:

– Что тебя печалит и приводит в безумие?

Скажи мне! Сердце томится любовью?

Кто он, твой обидчик?

– Это вы о чем, Сергей Павлович? – настороженно спросила Марина.

– Это не я, это Сапфо, – пояснил он, мимолетно улыбнувшись. – Ты же сама просила прочесть.

– А я-то подумала…, – с облегчением рассмеялась она. – Уже все свои девичьи тайны собралась вам поведать. И чем сердце томится, и кто обидчик…

– Так что же тебя печалит, девочка? – спросил, не меняя тона, старый художник. И пояснил: – Это уже не Сапфо, а я тебя спрашиваю. Я же вижу, что-то с тобой не так. Доверься мне.

Подумав, Марина кивнула.

– Доверюсь, но с одним условием. Вы честно и без утайки ответите на один мой вопрос. По рукам?

– По рукам, – согласился Сергей Колокольцев. Он отложил кисть и теперь уже не сводил взгляда с нее, словно пытаясь прочесть ее потаенные мысли. – Спрашивай.

И она спросила, чувствуя себя так, словно прыгает в ледяную прорубь:

– Почему вы не можете закончить картину? Вы боитесь, что после этого я уже никогда к вам не приду?

Художник ответил не сразу.

– И этого тоже, – сказал он наконец. – Но не только поэтому. Видишь ли, девочка…

Он замолчал, словно не решаясь продолжать.

– Так не честно! – запротестовала Марина. – Начав, заканчивайте.