Клуб одиноких зомби

– Дождь, – загадочно произнес он. – Слушай, Калинова, ты, говорят, ясновидящая... ты что-нибудь знаешь о ней?

Я сразу догадалась о ком идет речь – об умершей сегодня Кирилловой Вере Васильевне, но сделала вид, что не поняла его вопроса.

– О погоде? – наивно спросила я. – Нет, я никогда ей не интересуюсь. А зачем? Дождь, так дождь...

Андрей Вадимович оторвал взгляд от окна и пристально посмотрел на меня, пытаясь сообразить, серьезно я говорю или все-таки «валяю дурака». Естественно, я ничем не выдала себя, но, в свою очередь, отметила, что с лица ненавистного мне доктора исчезла его привычная наглая улыбка. Я поняла, что произошедшее с Кирилловой очень интересует и его, но совершенно не собиралась удовлетворять его любопытство.

– Нет, я не о погоде, – серьезно сказал он, – а о больной из третьей палаты. Наверняка, вы с Сашкой о ней и разговаривали. Сейчас все о ней здесь говорят, правда, с опаской... Но мне ты, Ольга, можешь доверять, я никому не передам наш разговор.

Андрей Вадимович сделал особый акцент на моем имени давая понять, что специально его уточнил и запомнил. Правда, это обстоятельство нисколько не убедило меня, что ему можно доверять. Я сделала удивленное лицо, давая понять, что не знаю, о чем, точнее, о ком идет речь. Доктор занервничал, достал из кармана пачку сигарет, посмотрел на нее и, осознав, что не имеет возможности закурить здесь, убрал ее обратно. Я поняла, что ушедшая из жизни Кириллова интересовала его больше, чем я живая и почти здоровая. Пружина, натянутая внутри меня, расслабилась, и я задышала свободнее. Конечно, особой угрозы и не было, просто наглость, с которой мне пришлось один раз столкнуться, меня застала врасплох и обещала впредь быть непредсказуемой. Мне казалось, что я сама никогда не была наглой, поэтому это качество в других я не переносила.

Теперь стоявший передо мной Андрей Вадимович казался мне не обнаглевшим бабником, а человеком, которого заинтересовало нечто паранормальное. Более того, я видела, что он встревожен, он потерял свою стопроцентную уверенность в себе, хотя, заходя сюда, пытался скрыть свой мандраж. Интуиция подсказывала мне, что он решился заговорить со мной на запрещенную тему не просто так, а потому что его что-то очень тревожило. Я видела, как он отчаянно напрягал свои мозги, пытаясь, пока нам никто не помешал, сформулировать новый вопрос, более конкретный и в то же время не раскрывающий его крайней озабоченности произошедшим. Я в тайне ждала этого вопроса, потому что даже в нем могла содержаться какая-то последняя, еще не известная мне информация.

Но, увы, нам помешали. Гремя металлическим ведром, в палату помпезно вошла санитарка тетя Люба. Андрея Вадимовича словно ветром сдуло, и в этот момент санитарка чувствовала себя вовсе не младшим медицинским персоналом, а самым, что ни на есть старшим, а мытье полов, по ее мнению, было не менее важным, чем сложные хирургические операции. Мне не хотелось поддерживать в тете Любе эту мифическую уверенность в своей значимости, и я решила тотчас встать с постели и выйти из палаты. Я даже заглянула в ведро, но, как ни странно, вода в нем была чистая. Если бы оказалось иначе, я бы обязательно указала ей на это. От меня не скрылось, что санитарка была разочарована тем, что не произвела на меня должного впечатления. Может быть, она даже хотела со мной поговорить, но я это поняла только, когда вышла. «Не возвращаются же обратно, – подумала я. – Если ей есть, что мне сказать, то она меня дождется».

Умывшись, я прогулялась по коридору в надежде услышать что-нибудь о Кирилловой. Около ординаторской я остановилась и, как доморощенный шпион, стала снова разглядывать плакаты на стене, одновременно прислушиваясь к разговорам за чуть приоткрытой дверью.

– ...нарушение целостности мозговой ткани с расстройством деятельности мозга, – сказал Голявин.

– Да, при нарушении в этом участке коры всегда наступают переферические параличи и расстройства чувствительности, – произнес женский голос.

Разговор, услышанный мной состоял из одних медицинских терминов, и не было названо ни одного имени. Я поняла, что больше ловить здесь нечего и вернулась в свою палату. Голос тети Любы раздавался где-то за стенкой, но я не сожалела, что мы с ней не встретились. Она вряд ли могла мне что-либо рассказать, скорее всего, ее интересовали яблоки, которые мне вчера принесла Даша и которые я сама еще не успела попробовать. «Нет, сегодня тетя Люба опять схалтурила, – подумала я, выбирая самое большое яблоко. – Хоть и чистой водой полы мыла, но под койкой не протирала. Не буду ее каждый день фруктами баловать».

– Калинова, иди кардиограмму делать, – услышала я голос Софьи Николаевны.

Я пришла к выводу, что совершенно ничего не понимаю в традиционной медицине. Я не знала, зачем при сотрясении мозга надо делать кардиограмму сердца, если на его работу у меня нет жалоб. Тем не менее, мне пришлось повиноваться.

Глава 11