Клуб радости и удачи

— Крабы не китайская еда, — сказала Уэверли своим капризным голосом. Удивительно, но до сих пор ее голос звучит так же, как двадцать пять лет назад, когда нам было по десять лет и она возвестила мне тем же самым тоном: «В отличие от меня ты не гений».

Тетя Линьдо сердито посмотрела на свою дочь.

— Откуда ты знать, что китайский, что не китайский? — А потом повернулась к Ричу и веско произнесла: — Почему самый вкусный не есть?

И я увидела, что Рич улыбается в ответ с выражением смирения на лице, а про себя посмеивается. У него была та же окраска, что и у лежащего на его тарелке краба: рыжие волосы, молочно-белая кожа и россыпь крупных оранжевых веснушек. Пока он ухмылялся, тетя Линьдо демонстрировала правильную технику, тыкая палочкой в оранжевую губчатую массу:

— Ты должен здесь покопать, достать вот этот. Мозг самый вкусный, ты пробуй.

Уэверли и Рич обменялись одинаковыми гримасами отвращения. Я услышала, как Уинсент с Лизой шепнули друг другу: «Фи!» — и тоже захихикали.

Дядя Тинь начал посмеиваться, чтобы дать нам понять, что у него припасена своя, особенная шутка. Судя по преамбуле, состоявшей из фырканья и толчков ногами под столом, я заключила, что он, должно быть, выступал с этим номером уже не раз:

— Я сказать мой дочь: «Хей, почему быть бедный? Выходи замуж за богатый!» — Он громко засмеялся и подтолкнул локтем сидевшую рядом с ним Лизу. — Хей, до тебя дошло? Смотри, что выходить. Она выходить за этот малый здесь. За Рич. Потому что я говорить, выходи за богатый.[11]

— И когда же вы собираетесь бракосочетаться? — спросил Уинсент.

— То же самое мне хотелось бы спросить у тебя, — ответила Уэверли.

Лиза смутилась, когда Уинсент проигнорировал этот вопрос.

— Ма, я не люблю крабов, — протянула Шошана.

— Хорошая прическа, — бросила мне Уэверли через стол.

— Спасибо, Дэвид всегда делает свою работу отлично.

— Ты хочешь сказать, что до сих пор стрижешься у этого парня на Ховард-стрит? — спросила Уэверли, поднимая одну бровь. — И ты не боишься?

Я почувствовала опасность, но все-таки произнесла в ответ:

— Что ты имеешь в виду? Чего мне бояться? Он всегда очень хорошо стрижет.

— Я имею в виду, что он голубой, — сказала Уэверли. — У него ведь может быть СПИД. Он же стрижет твои волосы, а это ведь живая ткань. Наверное, я, как все матери, немного сумасшедшая, но в наше время нельзя чувствовать себя в полной безопасности!

Я сидела с таким чувством, будто мои волосы стали заразными от корней до самых кончиков.

— Тебе надо сходить к моему парикмахеру, — сказала Уэверли. — Мистер Роури. Он делает чудеса, хотя, пожалуй, берет больше, чем ты привыкла платить.

Я была близка к истерике. Подобные выходки всегда выводят меня из себя. Например, каждый раз, когда я задаю ей простейший вопрос относительно налогов, она ухитряется повернуть разговор так, чтобы показать, что мне не по карману заплатить за ее совет по официальным расценкам.

Она произносит что-нибудь вроде: «На самом деле о серьезных налоговых вопросах я пред почитаю разговаривать в офисе. Представь, что будет, если за обедом ты невзначай что-то скажешь, а я между делом подам тебе какой-то совет. И потом ты сделаешь как я сказала, а окажется, что это неправильно, потому что ты не предоставила мне исчерпывающей информации. Я буду чувствовать себя ужасно. И ты тоже, не так ли?»

Во время обеда с крабами она так взбесила меня своими инсинуациями по поводу моих волос, что мне захотелось оконфузить и ее, выставив перед всеми в смешном свете. Я решила осадить ее, напомнив про договорную работу, которую сделала для ее фирмы, — восемь страниц рекламы налоговых услуг. Фирма уже на тридцать дней просрочила выплату по моему счету.

— Может быть, я и смогла бы заплатить мистеру Роури по его расценкам, если бы чья-то фирма вовремя заплатила мне по моим, — сказала я с задиристой усмешкой.

Реакция Уэверли превзошла все мои ожидания. Она пришла в неподдельное замешательство и замолчала.

Я поддалась соблазну продолжить:

— Думаю, есть доля иронии в том, что солидная фирма, имеющая дела с серьезными бухгалтерскими расчетами, не может вовремя оплатить свои собственные счета. Уэверли, что это вообще за контора, где ты работаешь?

Она притихла и сидела с потемневшим лицом.

— Эй-эй, девочки, драться не надо! — сказал мой папа, как будто мы с Уэверли по-прежнему были детьми, поссорившимися из-за трехколесного велосипеда и цветных карандашей.

— Хорошо-хорошо, не будем говорить об этом сейчас, — тихо сказала Уэверли.

— Как вы думаете, чем кончится битва гигантов? — Уинсент сделал попытку всех насмешить. Никто не засмеялся.

Но на этот раз я не собиралась позволить ей увильнуть:

— Конечно-конечно, но почему-то каждый раз, когда я тебе звоню, ты тоже не хочешь об этом говорить, — продолжила я.

Уэверли взглянула на Рича, но тот лишь пожал плечами. Тогда она повернулась ко мне и вздохнула:

— Послушай, Джун, я не знаю, как тебе об этом сказать. Просто то, что ты написала… ну в общем, фирма решила, что это неприемлемо.

— Неправда. Ты говорила, что это великолепно.

Уэверли снова вздохнула: