Клуб радости и удачи

На самом деле поначалу я была увлечена этой идеей наравне с мамой, если не больше. Перед моим воображением проносились разные сцены, в которых проявлялась моя одаренность. Я примеряла на себя то одну роль, то другую. Я была изящной балериной, стоящей у занавеса в ожидании подходящей музыки, которая заставит ее парить на кончиках пальцев. Меня как новорожденного Иисуса вытаскивали из соломенных яслей, и я орала с достоинством, подобающим святому младенцу. Золушкой я торжественно выходила из своей кареты-тыквы, и искрящаяся музыка мультфильма заливала все пространство вокруг.

Все эти мечтания были основаны на предчувствии, что вскоре я стану полным совершенством. Родители будут восторгаться мною. Я стану недосягаема для попреков. У меня не будет поводов на что-либо дуться.

Но иногда моя одаренность начинала выказывать нетерпение. «Если ты не поспешишь проявить меня, я исчезну, — предупреждала она. — И тогда ты навсегда останешься просто ничем».

Каждый вечер после ужина мы с мамой усаживались за наш кухонный стол фирмы «Формика», и она подвергала меня новым испытаниям, беря примеры из историй об удивительных детях. Эти истории она вычитывала в «Хотите — верьте, хотите — нет», «Хорошая хозяйка», «Ридерз дайджест» и дюжине других журналов, целую кипу которых она хранила у нас в ванной. Журналы доставались маме от людей, у которых она убиралась. А поскольку каждую неделю она убиралась во многих местах, у нее был широкий выбор. В поисках статей о замечательных детях она внимательно просматривала все журналы.

В первый вечер она раскопала историю про трехлетнего мальчика, который с легкостью мог назвать столицу любого штата и даже большинства стран Европы. В статье были приведены слова одной учительницы, которая уверяла, что ребенок не делает ошибок даже в произношении иностранных названий.

— Какая столица Финляндии? — спросила меня мама, глядя в статью в журнале.

Я знала только столицу Калифорнии, потому что улица, на которой мы жили в Чайнатауне, называлась Сакраменто-стрит.

— Найроби! — догадалась я, назвав самое иностранное слово из всех, какие только пришли мне в голову.

Перед тем как показать мне правильный ответ, мама некоторое время прикидывала, не было ли это одним из способов произнесения слова «Хельсинки».

Тесты становились все труднее: перемножать в уме числа, отыскивать в колоде карт даму червей, стоять на голове без помощи рук, предсказывать температуру воздуха в Лос-Анджелесе, Нью-Йорке и Лондоне.

Однажды вечером я должна была в течение трех минут смотреть на страницу из Библии, а потом повторить все, что смогла запомнить.

— И тогда Иосафат достиг богатства и почестей, и изобилия, и… Мам, это все, что я помню, — сказала я.

Когда в очередной раз я увидела на мамином лице разочарование, что-то во мне сломалось. Я возненавидела тесты, большие надежды и не оправданные мною ожидания. В тот вечер, перед тем как отправиться в постель, я взглянула в зеркало над раковиной в ванной, увидела в нем свое лицо, уставившееся на меня, и расплакалась от сознания того, что теперь оно навсегда останется самым что ни на есть заурядным лицом. Какая печальная и противная девчонка! Я пронзительно взвизгнула, словно взбесившийся зверек, стараясь расцарапать это лицо в зеркале.

И только тогда я увидела то, что и было моим самым главным талантом, — потому, наверное, что никогда до этого я не видела у себя такого лица. Я пригляделась к своему отражению, проморгавшись, чтобы получше его рассмотреть. Таращившаяся на меня из зеркала девчонка была злой и сильной. С ней я была заодно. Я думала уже по-новому, и с этого момента у меня появилось одно желание, вернее сказать — нежелание. «Я не позволю ей изменить меня, — пообещала я себе. — Я не стану тем, чем я не являюсь».

И с этого дня, когда мама по вечерам устраивала свои тесты, я выполняла их вяло, подперев голову рукой. Я делала вид, что мне скучно. Мне и правда было скучно. Так скучно, что однажды, пока мама натаскивала меня в других областях, я начала считать, сколько раз в бухте проревет сирена, подающая сигнал судам во время тумана. Звук был очень мирный, он напоминал о корове, пытавшейся перепрыгнуть через луну. На следующий день я придумала для себя игру. Я загадала, прекратит ли мама свои попытки до того, как раздастся восемь гудков. Через какое-то время я стала насчитывать только один сигнал, максимум два. Наконец-то она начала прощаться со своими надеждами.