Клуб Ракалий

25

Шли месяцы, Сисили занемогла. Летом 1978-го, перед самым началом экзаменов, она слегла с ангиной. Друзья ее говорили, что Сисили перетрудилась, что у нее вызванный запутанной эмоциональной жизнью нервный срыв, что им следовало заметить его приближение. Недруги же уверяли, что она неисправимая позерка, а болезнь ее имеет происхождение психосоматическое. Какой бы ни была правда, Сисили на три недели уложили в постель, а после отправили восстанавливать силы в Уэльс, где жил ее дядя. Экзамены она пропустила. На следующий год ей предстояло вернуться в школу и снова начать готовиться к ним.

В самый последний день терма, 20 июля 1978-го, Эмили, отыскав Бенжамена, освобождавшего в раздевалке свой шкафчик, протянула ему на подпись открытку. Открытка предназначалась для Сисили и содержала пожелания скорейшего выздоровления, на ней уже стояло около тридцати росчерков. Бенжамен взглянул на конверт с надписанным на нем адресом, и первым, что он сказал, было:

— Так мы же каждый год ездим туда отдыхать всей семьей.

— Правда? Ну вот и дядя ее там живет. Дом, именовавшийся «Плас-Кадлан», стоял в деревне под названием Рив, через которую Бенжамен и его семья множество раз проезжали по пути в Абердарон и к острову Бардси. Поле, на котором они ставили свой жилой прицеп, находилось всего в пяти милях оттуда. Бенжамену трудно было поверить, что и Сисили может быть как-то связана вот с этими местами, которые он почитал священными, — не только потому, что история тамошних религиозных поселений вела отсчет от пятого или шестого столетия, но и потому, что места эти хранили некоторые из самых дорогих ему воспоминаний детства. Пол, Лоис и родители Бенжамена собирались недели примерно через две снова уехать туда. Бенжамен решил на сей раз остаться дома, пожить с бабушкой и дедушкой, у которого только что обнаружили рак простаты и который чувствовал себя — для дальней дороги — слишком плохо. Впрочем, если там будет Сисили…

— Сколько времени она проживет у дядюшки? — спросил он.

Этого Эмили не знала. Возможно, Сисили останется в Уэльсе на все лето, возможно, возвратится в Бирмингем уже на следующей неделе. Все зависит от ее здоровья.

Эти сведения добавили странности дню, который и без того был бесконечно странным. После того как завершились — две недели назад — экзамены, в школе воцарилась нереальная, карнавальная атмосфера. Уроков больше не было. Тридцать с чем-то мальчиков — всем им, как и Бенжамену, предстояло вернуться сюда на осенний терм для подготовки к поступлению в Оксфорд и Кембридж — проводили неофициальные собрания, называемые «Синдикатами», обсуждая на них списки тех книг, которые стоило бы прочесть за лето. Еще продолжались в школе и соревнования по разным видам спорта. В остальном же побудительных причин для посещения ее ни у кого из выпускников старшего шестого не было — большинство сюда и не заглядывало. Бенжамен чуть не целыми днями слонялся по дому, слушал пластинки, иногда наведывался в Бирмингем за новыми, время от времени выводил Дженнифер в какой-нибудь паб, твердя себе, что надо бы придумать, как порвать с ней, пока она сама этого не сделала. В качестве капитана школьной сборной по теннису (попасть в сборную по крикету ему и надеяться было нечего) он сумел провести свою команду от одного бесславного поражения к другому — всего их набралось девять, и каждый матч заканчивался с одинаковым счетом: 6:0, 6:0, 6:0. И вот теперь, в самый последний из школьных дней, все, кого он знал, бродили по коридорам, расписываясь в выпускных альбомах друг друга, принося обеты вечной дружбы или, столь же часто (и с куда большим чувством), в недвусмысленных выражениях объясняя давним врагам, какое счастье порождает в них одна только мысль о том, что этих рож никогда не увидят. От всего этого кругом шла голова.

После полудня по школе разнесся слух, будто в клубе «Карлтон» происходит нечто вроде вечеринки. Бенжамен отправился посмотреть, что там творится, и обнаружил, что клуб оккупирован теми, кто в нем никогда не состоял. За центральным столом шла нескончаемая игра в «очко», воздух загустел от сигаретного дыма. В роли банкомета подвизался, и с немалой для себя выгодой, Калпеппер. Хохот его и торжествующие выкрики различались уже в середине ведшего к клубу коридора. Тем временем кто-то стырил на кухне целый ящик «портвейна Основателя», и большая часть его была уже потреблена. Мальчик по фамилии Фут стравил в наружный дворик, украсив длинной полоской желтоватой рвоты находившееся прямо под клубом директорское окно. Фута из школы изгнали. Похоже, изгнание ученика в последний его школьный день было делом вполне заурядным. Для настоящего наказания ему недоставало остроты.

Только один человек не принимал участия во всеобщем разгуле. Он сидел в кожаном кресле, пил и пил портвейн, и с каждым выпитым им стаканом гримаса уныния, застывшая на его лице, постепенно сменялась выражением гнева и открытой враждебности. То был Стив Ричардс.