«Клуб Шести»

Антон Владимирович поднял бокал и молча выпил, глядя в глаза Теодору. Разумеется, художнику хотелось слов, ахов и охов, долгих речей, но. Теодор уже прошёл этот глупый возраст, теперь ему достаточно было всего вышеперечисленного, что бы наслаждаться результатом своего труда или бреда его безумной музы. Он восседал в своём кресле как на именинах, лобызаемый всеобщим почтением. Но. Его непрестанно мучило отсутствие на собрании Михаила Романовича. Что это? Случайность или?

Наверняка — «или». Ну да и Бог с ним, с горе-писателем. В голове звенело и навязчиво вертелась строчка из подзабытой песни: … а намедни, Саша Блок, выпив в хлам, свалился с моста, да ну и хрен с ним, ведь Блоков таких у нас цельна гора…

Всё это одновременно, и ужасало Теодора, и раздражало своей правотой. Как-то скучно и одиноко мы стали жить в этой стране. У нас больше не происходит ничего глобального, цельного, масштабного, такого, что могло бы объединять души в едином порыве всеобщей устремлённости к ликованию. Как грустно без стадного инстинкта. Как одиноко больше не ощущать себя винтиком единой машины-системы, не оценивать поступки и события с точки зрения единой морали и единого устремления.

Теперь каждый за себя — в поисках денег на хлеб насегодняшний и назавтрашний, всем до лампочки и сама страна, в которой они этот хлеб ищут и её (страны) планы с устремленьями. Остановили рост доллара, ну и слава Богу, остальное — не наше дело. И давно уже Кинчев не орёт в набежавшую толпу своё эпохальное: «Мы вместе!»

Теперь эту великую фразу растащили на слоганы пивные и йогуртовые брэнды.

После победы, когда улягутся в груди пылкие хлопушки страсти, утихнут в ушах радостные бредни, становится грустно от пустоты. Может быть, от опустошённости.

Но, скорее всего — от пустоты. А если ещё точнее — от понимания пустотности того действия, которое мечтал видеть победой и ощутил победой. Победа. По беда. Беда и по беда. Случайность? Ключ. Разгадка. На Руси слова просто так не придумывали.

Подбирали. Взвешенно и навсегда. Ведь, что — беда, что — по беда, а суть одно: прошло время и осталось воспоминание. О снах тоже остаётся воспоминание, иной раз ещё ярче, чем воспоминание о действительности. А в маразме или опьянении человек путает эти воспоминания. И уже сам чёрт не разберёт за давностию лет, где была реальность, где фантазия, где сон, а где — реальность, которую во сне преобразила фантазия. Так где эта истина, которая всегда «где-то рядом»? Да нет её нифига. Да. Нет.

Что такое жизнь, если думать об этом сейчас? Что такое она, если не воспоминания?

А воспоминания, это что? Картинки в памяти. А будущее? Картинки в воображении. И ко всей этой галерее картинок подмешивается фантазия, подрисовывает на свой лад существующие полотна, подвешивает собственные холсты… И всё это творится в одном месте, то есть, в одной черепной коробке. Бредовый бал в табакерке. А где настоящее? …ты откроешь глаза в этот мир, и — закроешь глаза.

Теодор брёл из Клуба домой и хотел — выпить. Или, даже, нажраться.

Так устроен русский человек. С горя или радости, а, на деле, убегая от пустотности, ему нужен собеседник — зелёный и с хвостом, змий, одним словом.

Почему? Тут учёные бьются столетиями, но, чем сложнее вопрос, тем проще ответ.

Что бы не погибнуть. Когда человек вплотную подбирается к пониманию пустотности всего сущего, он теряет страх. «А чего теперь бояться, если всё — мираж?! Чего страшиться, если сон невозможно отличить от реальности? Да пошло всё!» Вот тут-то и закавыка: а ведь пойдёт. Всё пойдёт, разом, и именно по тому, указанному направлению. Такие дела. И в этот момент, остатки сознания включают инстинкт самосохранения. А как, что делать? Как помочь человеку, плюющему на опасности, окружающие его тело, кое в свою очередь, хранит его жизнь, пока само функционирует? Надо вернуть человеку страх. Опаньки. Ничего лучше утреннего посталкогольного депрессивного синдрома (психоза) не существует от этой временной, но опасной «болезни». Надо? Нате. Поллитра. Самый короткий рецепт. И пусть психиатры повесятся на канатах своих медицинских теорий. Жизнь, она в латынь не уместится, ей подавай полёт.

Врубаешься, Страна? Люди хотят поэзии, на…

Теодоров полёт прошёл нормально.

На приемлемой высоте, относительно без аварийных ситуаций. Пострадал унитаз, на нём объявилась длиннющая трещина. Теодор утром в упор не помнил, что случилось, но решил, что это — пустяки, слишком уж всё в его доме было прилизано. Даже некое подобие уюта появилось в туалетной комнате. Что американцу — хорошо, то русскому — тоска и запой. А так, в самый раз, по нашему, по отечески, по родному.