«Клуб Шести»

Мерцающий обман тайны, акварельными красками сползал с города и фигурок людей, слабо но верно поддаваясь дождю отрезвления. Она уже слишком далеко ушла по тропинкам ирреального вдохновения, она боялась быть вырванной из сказки в мир больных тел, неприятных запахов и звуков, мир голода и тупого уклада телосохранения. Ей нужен был кокаин. И это знал услужливый лиловый негритёнок, стоявший навытяжку за её спиной и поглаживающий искомую круглую баночку через полу пиджака. Он не ждал от барыни денег, у неё их давно небыло, как и у всех кокаинистов, он ждал, когда и она увлечёт его в соседнюю комнату и расплатится за очередную понюшку, отвернувшись в позе кошки к стене и подняв подол. И урча будет повторять он с диким акцентом: «Ой, закрой свои бледные ноги…» Она ещё морщит носик, она решается. Она взвешивает, на сколько двадцать минут аренды своего междуножья этому лиловому ублюдку, перетянут несколько часов пребывания в хрустальном раю…

Теодор очнулся вздрогнув и пошёл чистить зубы.

Подобное он уже где-то видел или читал, что, в принципе для него — равнозначно.

Паста освежала мятной едкостью, но, когда затронул зубной щёткой коренные зубы, его всё-таки вырвало. Чёртовы сны. Чёртова фантазия. И надо же как реально!

Размышлять на тему Марии художнику не хотелось. Косички, гольфики, бантики, фартучки… Игра во взрослую. Взбалмошная наивность. Всё подбрито и упруго. Тут уже похозяйничал господин В. В. Набоков, сказал всё, как разрезал и не сшил обратно. Да этой Ирэной можно целую галерею завесить!

Триптих писать?

Триптих… Икона. Мария. Теодор вспомнил, как издревле на Руси делали иконы: лик и руки святых писались маслом по дереву, а остальное накрывала раскрашенная чеканка по серебру.

Через несколько дней в Клубе висел новый портрет.

На портрете небыло настоящей рамы, рама была вырисована. Серебром. Так же, серебром, была нарисована выпуклая чеканка женщины, держащей на руках младенца.

Больше никаких красок, только серебро. И ещё: у женщины и у младенца небыло лиц, вместо них зияли чёрные провалы. Картина называлась «Маша, как Она есть».

Но Ирэн её не увидела.

Она не пришла в тот день в Клуб.

Ирэн вообще больше в Клуб Шести не пришла.

Глава 11

В Клубе заметили исчезновение Ирэн.

Холодом веяло из углов. Начинающейся заброшенностью.

Стоит немного отвлечься. Мёртвые живее живых. И это не слова. Точнее, за этими буквами — человеческая жизнь и жизнь умерших, которая продолжается в жизни живых.

Просто в их памяти. Если вы не москвич, то вам жутко повезло в духовном плане: вы можете приехать в Москву и зайти, к примеру, в музей Маяковского, что рядом с Лубянкой. Вам позволят заглянуть в комнату, в которой застрелили (?) поэта.

Покажут диван, на который он облокотился перед смертью. Покажут спорную посмертную записку. Спорную, т. к. написана она была за несколько дней перед смертью и предъявлена народу непосредственно НКВД-ешником, который отслеживал жизнь Владимира и появился в изголовье умирающего через минуту после выстрела. В общем, воображение поможет вам всё это переощутить «как тогда». Для приезжих — всё свежо. Зафиксированная когда-то Пространством секунда для них открывается заново. Вы сможете понять, что прошлое, будь оно сто лет тому как кануло в Лету, или произошло вчера, на самом деле живее живого. Всё очень просто: сия секунда обычно не несёт для нас глобальных переживаний и уходит незамечено. Как бы настоящего-то и не существует, так оно меркнет перед памятью, хранящей нечто особенное. А если сей-час происходит нечто из ряда вон, то мы обычно очень заняты этим происходящим и будем заняты им пока оно не ослабнет, и вряд ли кто в такой момент читает эту книгу. А раз читаете, то, следовательно, ничего особенного у Вас в жизни в этот вот самый момент не происходит, и Вы с лёгкостью предаётесь искушению окунуться во внутренний мир и событийный ряд людей, здесь описываемых. Но это так, о «мёртвых», отступление от темы.

А если человек ушёл из жизни другого? Ещё вполне живой, и фотографии — вот они, не поблёкли ещё, но он сей-час где-то, и, как будто… умер? На самом деле, он, конечно, жив… наверное. И в эту самую секунду где-то что-то делает. Пьёт чай, говорит с кем-то о пустяках или философии, спит или занимается любовью. Работает.

Не работает. Копает — не копает. Живёт этой секундой, окончательно потерянной для того, кто его вспоминает. Ведь что значит «вспоминает»? А то и значит, что вспоминает, воскрешает в памяти дела давно минувших дней, но не видит этой секунды, в которой этот человек тоже что-то переживает.

Какой кошмар, быть только мёртвым воспоминанием.

Можно, конечно, повстречаться вновь. И что? Да это новое знакомство, не более. И человек другой, и реки утекли. И вы, в общем-то, изменились. Будет новое воспоминание о новом человеке. И почему нельзя как в сказке про спящую девушку и семь богатырей — посмотреть в зеркальце, которое покажет того, кто нас интересует? А что бы изменилось? А вот что — не возникло бы это разглагольствование про память, мёртвых, живых и живых как мёртвых.