Клуб сочинителей эротики. Главы и интермедии

Наконец, все успокоились, и Секретарь спросил: «Есть ли еще желающие сегодня выступить?» Все молчали. Тогда слово взял Председатель. Он сказал, что русской литературе по-прежнему не хватает хорошего, доброго, как он выразился, «жирного» пласта эротических произведений. Что они, Клуб Сочинителей Эротики, собрались здесь вовсе не для того, чтобы потешить себя и окружающих возбуждающими «писульками», как это делали «борзописцы» двадцатых и тридцатых в этом «гнойном», по мнению Председателя, Париже. Задача Клуба куда более серьезная и концептуальная. И, если не забывать про устав Клуба, то можно не только увековечить себя и свое произведение, но и принести невообразимую пользу нашей культуре. Тут Председатель процитировал Бродского, которого он страстно любил: «Где любовь как акт лишена глагола». Все закивали. Наступила тишина. Больше никто ничего не собирался читать. В таком случае, возвестил Председатель, сегодняшнее собрание объявляется закрытым. Встретимся через неделю.

Максим спустился вместе со всеми в гардероб роскошного старинного особняка, где каждый субботний вечер собирался Клуб Сочинителей Эротики. Заседания длились три часа, все это происходило с благословения дядюшки Председателя: его, дядюшки, компания владела этим особняком еще с девяностых. Несмотря на окружающую роскошь интерьеров, на мраморную лестницу, на прелестные темные дубовые перила и латунные шарики дверных ручек, несмотря на необычный чугунный пол вестибюля и изогнутые светильники, гардероб выглядел по-советски бедно. К грязно-белым стенам, покрытым неровной штукатуркой, были прикручены светлые меламиновые доски под бук, из которых торчали алюминиевые крючки. На этих-то крючках и «вешались», как говорил охранник особняка, «поэты».

«Господа поэты!» – обращался он к ним, когда те входили в особняк и направлялись к парадной лестнице. – «Вешайтесь в гардеробе!» Все это он произносил с таким кинематографическим лоском, что трудно было ни приосаниться и ни кивнуть в ответ с достоинством: «Да-да, конечно!» Когда же сочинители эротики покидали здание, охранник открывал им старинную дверь подъезда, украшенную витражом, и деловито напутствовал: «Будьте здоровы, господа поэты, не болейте и обязательно возвращайтесь к нам в следующую субботу!»

На этот раз Максим был погружен в свои мысли, и потому, когда он столкнулся лицом к лицу с Кариной Лютой, поэтессой, которая тоже состояла в клубе, но до сих пор еще ни разу не выступала на собрании, он как-то машинально взял у нее из рук пальто и помог ей одеться. Сцена была неловкая, поскольку Карина явно ни от кого не ждала подобной галантности, и долгое время боролась с сумочкой, мешавшей ей вдеть руки в рукава. Наконец, пальто было поддалось, и под обычное слащавое воркование охранника Максим и Карина вышли на улицу.

Было уже темно. Вдоль бульвара несся пронизывающий ветер, снег колол глаза. Максим, сам не понимая, зачем, предложил Карине дойти до ближайшего кафе, которое слыло недешевым, но уютным, и поговорить о литературе. Карина согласилась – тоже, видимо, не понимая, зачем. Они зашли в кафе, потопали ногами, чтобы стряхнуть налипшую на обувь слякоть, затем снова последовала сцена с пальто, на этот раз, гораздо более непринужденная. И когда Максим и Карина уселись за столик, они вдруг поняли, что обсуждать им, по сути, нечего.

Они не знали друг друга. Они не знали ни работ друг друга, ни литературных вкусов друг друга. Все это могло бы стать прекрасной основой для легкой беседы ненастным вечером в выходной. Но сложность заключалась в том, что устав Клуба не позволял им общаться на подобные темы. В Клубе можно было только читать вслух, в редких случаях – делиться друг с другом распечатанным текстом, но это лишь с позволения Председателя. Тот же полагал, что «чистота» влияния друг на друга у писателей эротики должна быть «стерильная», то есть, члены Клуба имели право вдохновлять друг друга только теми сочинениями, которые были вслух прочитаны на заседаниях, и больше ничем. Все человеческие контакты между теми, кто состоял в клубе, были запрещены.

А потому, оказавшись вне клубного пространства, на улице, а потом в кафе, ни Максим, ни Карина не знали, как им взаимодействовать друг с другом. Они наперебой позвали официантку и так же наперебой заказали кофе. Он – ристретто, она – латте. Наступила пауза. Затем появились спасительные чашки. Оба пили свой кофе так, словно он был лекарством от всех несчастий.

«О чем, если не об этом?» – спросил Максим, наконец, прекратив отхлебывать муравьиными наперстками свой невероятно крепкий и кислый, как лимон, ристретто. Карина сразу же поняла.

«Похоже, нам вообще нельзя общаться», – с усмешкой сказала она. У нее были глубокие темные глаза и полные губы, а кудрявые волосы приятно падали на щеки, делая лицо темным, узким и загадочным.