Клубничная поляна. Глубина неба

Глубина неба

Это неправда, что небо бездонно. У него есть своя глубина. Как и у Земли. И людей всегда живет на Земле строго определенное количество. Чтобы всем хватило места и там, и там — и на небе, и под землей. «Из земли вышли, в землю уйдете!»

«Пусть мертвые хоронят своих мертвецов!» В землю уходит прах. Души возносятся «в небо», как принято говорить. Но как в земле покоится только прах, так и в небе не порхают никакие «души», бесплотные птицы.

Высокие чувства — единственное, что возносит нас в глубину небосвода, точно так же, как низкие помыслы низвергают нас на землю и глубже. В снах и мечтах, грезах любви мы становимся обитателями небес, оттого они и вполне похожи на дом, обитель, которая имеет свои уютные размеры.

Куда же уходит смертный человек после своего конца? Кто знает. Не будем понапрасну тревожить Бога. Может быть, мы попадаем на Луну? На ту ее сторону, которой не видно? Поживем — увидим.

Я смотрю из больничного окна на далекий горизонт. Небо в закате. Холодное золото быстро меняет цвет — от белого до червонного. Шафран и вишневый сироп, лимонный сок и кровь гранатов. Ветрено, судя по кронам и бегу туч. Далеко зажигает свои огни небоскреб «Сименса». Небо отвечает пурпурным прожектором из прорана в высоком облаке — источник сразу округляется в могучее тело светила, так что видны протуберанцы, — все стекает за горизонт потоками киновари. Быстро опускается занавес синих и фиолетовых плотных туч, пряча упоительное волшебство, адресованное только мне. Высыпают городские огни ожерельями проспектов и улиц. Люди обнаруживают себя суетой так и не поднятых к небу лиц. Зажегся неон вывески табачной лавки внизу. В соседнее окно видны хозяйственные постройки больничного двора, прилепившийся домик — мастерская скульптора, в палисаднике рядом белые изваяния привидениями крадутся в темных кустах. Еще правее — хоспис, приют для безнадежных. И совсем в углу скрыт ветвями морг.

Я на этот раз помещен в нервное отделение, тут живет своеобразное братство: персонажи с нервными расстройствами, рамолики — впавшие в детство старики, наркоманы в кризисных состояниях, вылезающие из них без большого оптимизма. Кто вылез окончательно, оживает, мечтает, наверное, о новых кризисах. Есть маниакалы, окончательно ушедшие в себя, смотрят часами в одну точку. Иногда голова падает на одну сторону — левое или правое плечо. Шепот бреда. Есть на вид совсем здоровые и крепкие ребята, их привезли с травмами, полученными, когда они не помнили себя: переломы, ушибы. Общая беда сближает. Как и общие склонности. Все это люди, выпадающие из «нормативного» существования. Многие тут не в первый раз. Братство же они составляют в противовес тем, кто живет в согласии с обществом и его нормами.

У здешних — религия отрицания. У тех, кто на воле, тянется в автомобилях, спешит по тротуарам в пиццерии или на фитнес, свидания или в кино — у всех у них религия утверждения нормы: семья, дети, любовь, работа. Иногда крики спецсигналов неотложки снизу, с улицы, вместе со сверканием разноцветных мигалок оповещают о том, что кто-то сменил «религиозную» принадлежность. Тогда через некоторое время к нам поступает новенький или новенькая.

Я курю у окна с девушкой, у которой руки от запястий до локтей в мелких шрамах порезов — мания суицида, ухода из жизни вообще, разрыв с обоими культами. Разумеется, не без наркотиков той или иной степени тяжести.

Она страдает бессонницей, как и многие здесь. Я тоже. Потому мы часто сидим в курилке до поздней ночи. Или в несусветную рань. Тут позволяется. Мало того, стоят кофеварка и «вассеркохер» — электрочайник, — можно варить чай и кофе, хоть залейся. Пакетики с тем и другим в коробках рядом. Вспоминаются наши больницы — там несколько иначе. Особенно для «психов» — их тут вдвойне жалеешь. Почему, ну почему у нас все так? Здесь много кофеманов, всюду кружки с остатками кофе.

Мой сосед по палате Ральф достает кофе, даже когда уносят агрегаты под утро вместе с пакетиками чая и кофе «Хаг». К Ральфу персонал благоволит, как, впрочем, и больные. У него сломана нога во время другой «ломки», он и здесь курит табак из военного магазина, утверждает, что там есть — канобис, как я понял, он намекает на наличие там опиума. Ральф обаятелен, весел, общителен, его нельзя не полюбить.

Девушку, с которой я курю, зовут Герта. Она мне нравится. Мне хочется чем-нибудь ей помочь. Ободрить, что ли.

Население палат постоянно дефилирует, оседает частично в курилке, перебрасывается как бы через силу произносимыми фразами, которые часто вызывают искренний смех, недоступный мне происхождением. И так-то малопонятный мне немецкий язык здесь превращен в кусочный сленг, рубленые идиомы, в которые я вслушиваюсь, пытаясь изо всех сил понять, но если и понимаю, то уже после того, как все отсмеялись. Тогда моя улыбка выглядит вполне идиотской, подстать месту.

Меня самого понимают после многовариантных моих формулировок.