Клубника со сливками

– Шла, упала, очнулась, синяк, – расхохотался Никита.

– Это… ты?!! – Юрий подлетел к нему и схватил за отвороты довольно щегольского пиджака.

Никита одним движением сильной руки откинул его от себя. Анечка тяжко ахнула.

– Не нашелся еще тот, кто смог бы безнаказанно поднять на меня руку, – процедил Никита. – Щажу только потому, что ты мой сын, и потому, что ты даже не представляешь, что за бабы тебя окружают!

Юрий, мрачно прикидывающий, каким образом сподручнее прикончить этого «папашу», ничего не сказал ему в ответ. Никита одернул пиджак и продолжил:

– Одна… – и он указал на Евстолию, – …разбазаривает папашкину коллекцию, причем, заметь, толкает самые лучшие ее единицы, а вторая… вообще… – Он зыркнул в сторону Ларисы и непечатно выругался.

Юрий схватил в руку тяжелый столбик старинного бронзового подсвечника. Похоже, терять ему нечего… Черт с ними со всеми, пусть вешают некролог и обсуждают. Он ведь уже не услышит, а Никиту надо заткнуть любым способом…

Анечка со звериным криком повисла на его руке:

– Не надо, сыночек… прошу тебя, не надо…

Евстолия смотрела на это безучастно и без малейшего интереса. Жаль, что она до этого дожила. Все остальное в ее жизни, если разобраться, было не так уж и плохо. Мужа она, конечно, ждала слишком долго, зато получила именно такого, о каком мечтала. Она любила Николая. И он ее любил. Может, не так страстно, как пишут в романах, потому что уже был в том возрасте, когда не до сантиментов, стишков и прочей дребедени. Но все у них было, как положено: и поцелуи, и постель… И Юру она любила. Так любила… Да что там… Она и сейчас его любит. Если бы она была в силах, сама опустила бы на голову Никиты подсвечник. Жаль, что ей не встать… В голове что-то мутится, кружится и гудит…

– Идиот!!! – изрыгнул в сторону Юрия Никита, отобрал подсвечник и выбросил его за дверь в коридор. Подсвечник глухо ухнул о пол. Все вздрогнули. – Так вот! – опять сказал он. – Тот мужик, о котором я говорил, покупатель коллекции, он же юрист, уже подготовил бумаги о том, что папенькино завещание составлено юридически неграмотно, и дело о наследовании имущества Егорова Николая Витальевича будет пересматриваться в суде. Можете не сомневаться, что решат его в мою пользу, то есть в пользу единственного сына вышеупомянутого Николая Витальевича, поскольку кое-кому очень хочется заполучить вот этот «Часослов»… – он потряс пакетом с книгой, – …а потом и всю коллекцию. И он ее получит, клянусь мамой, которую, признаться, совершенно не помню!!! А я, наконец, получу за нее деньги!!!

– Ты, Никита, не единственный сын Николая Витальевича… – неожиданно прозвучал в напряженной тишине слабый Анечкин голос.

* * *

Юной Анечке Параниной, конечно, не мог не понравиться Никита Егоров.

Когда она жила у отца с матерью в деревне Мышкино, за ней увивался соседский сын, Пашка Коробейников. Они даже несколько раз целовались с ним после танцев в клубе. Анечке целоваться не нравилось: как-то скользко, мокро и невкусно. Да и вообще, все, что касалось взрослых отношений, ей не нравилось, хотя она была полностью в курсе. Дома она спала на топчане, отделенном от родительской кровати всего лишь цветастой занавеской да двумя стульями. Ни мать, ни отца близость их ложа к дочернему топчану нисколько не смущала. Люди простые и незатейливые, они считали супружеские отношения делом житейским, здоровым и нормальным. Они, эти самые отношения, у всех бывают, а потому и стесняться их нечего.

Когда пора пришла, Анечку заинтересовала суета за яркой сатиновой занавеской, и она из-за нее выглянула, и даже спросила:

– А че это вы делаете?

Голый батя повернулся к ней, сказал:

– Любимся… А ты, доча, иди-ка к себе за шторку.

Анечка за шторку ушла, погодила немного, потом опять осторожненько выглянула и досмотрела процесс до конца. На следующий день в школе она обсудила то, что видела, со своей подружкой Натахой. Натаха сказала, что она уже сто раз такое видала и даже пробовала проделать то же самое с трактористом Серенькой Масленниковым у них в бане.

– И как? – спросила Анечка.

– А… Ерунда… Сначала больно, потом вообще никак. Вытекает из них что-то… Прямо не отмоешься…

– Из кого? – удивилась Анечка.

– Да из мужиков.

– Из всех?

– Говорят, из всех.

– А зачем?

– Говорят, семя.

– Семя? Жидкое?

– Ага.

– А зачем?

– Чтобы, значит, дети выводились.

– И что, Наташка, неужто у тебя теперь выведется ребенок? – ужаснулась Анечка.

– А кто ж его знает. Может, выведется, может, нет.

– А как узнать?

– Узнаю как-нибудь.

– А ты, Наташк, как хочешь, чтобы вывелся или чтобы нет?

– Да на что он мне! Я еще вольной пожить хочу.

Вольной пожить Натахе не удалось. К концу восьмого класса ее живот, что называется, уже на нос попер. Родители, ее и Серенькины, без их участия расписали молодых в сельсовете, и Натаха на законном основании переехала к Масленниковым, а школу и вовсе бросила.

– Ну и как ты? – спросила ее Анечка, забежав после занятий. – Не жалеешь, что так все получилось.