Клудж. Книги. Люди. Путешествия

Иванов страшно недоверчив и обожает ловить за руку авторов «других путеводителей»: перемерять расстояния, уточнять названия, издеваться над невежеством местных жителей. В пермской картинной галерее висит картина Верещагина «Камень Мултык». На ней изображена суровая уральская природа, утес, сдавленная теснинами быстрая река, сумрачная чащоба на берегу – типичный Мултык. Иванов, однако ж, пораскачивавшись перед картиной с минуту, с носка на пятки, с пятки на носок, изрекает:

– Это не Мултык.

Батюшки! А что же это, Алексей?

– Это НЕ Мултык.

Каменка – это именно та пристань, где Осташа в бригаде Кафтаныча сработал себе барку (то есть, по Иванову, душу), где в «караванной конторе» получил свой гонорар, – и откуда стартовал в составе «железного каравана». Это здесь взрывали лед на пруду, это здесь при спуске барки по шлюзам погибла девка под плотиной, это здесь мы впервые видим налившуюся на семь аршин Чусовую.

Но самое интересное на Чусовой – не здесь, а ниже по течению, в нижнетагильском регионе: там самые большие бойцы, один Великан тянется на протяжении полутора километров. Зимой туда не доберешься, но и в Каменке Чусовая как минимум живописна – у авторов будущего сериала есть шанс снять натуру именно здесь, а не в Юте или чилийских Андах. Наверное, летом река действительно похожа на трассу «Формулы-1», с шиканами, с резкими поворотами, где надо менять передачи – работать потесями.

Иногда, вздохнув, я вспоминаю слова Иванова о том, что писателю, если у него есть «талант смотреть», не надо далеко ездить, он всегда находит труп там, где другие видят какой-то коричневый хлам – и пропускают самое интересное.

Выпучив глаза и сконцентрировав все ресурсы проницательности, я оцифровываю в памяти очередной фрагмент пейзажа – нечто широкое, высокое, заснеженное и, черт бы подрал мою ненаблюдательность, принципиально неотличимое от многажды виденного. По правде сказать, иной раз солидаризируешься с концепцией Джузи, у которого в этой паре амплуа завзятого скептика. Услышав что-нибудь вроде «вон там – знаменитый Сарафанный боец», он тут же начинает ворчать:

– Нет, а почему Сарафанный, я не понимаю? Он что, похож на сарафан? Ничего ведь общего. И почему знаменитый – не знает ведь никто, кроме тебя, что он, видите ли, Сарафанный.

Температура в салоне «Нивы» ощутимо ползет вверх, Иванов-старший предсказуемо приходит в бешенство. Очень тихо, елейным тоном, он произносит:

– Да, Джузи, я понимаю, тебе, конечно, лучше было бы, если б просто пронумеровать их – или вообще оставить как есть, безымянными, камень и камень.

Над Каменкой тоже есть гора, то есть камень по-здешнему, – камень Каменский. Не боец, но тоже имеется кое-что любопытное: «загадочные деревянные постройки», интригует ивановский путеводитель. Четыре крепостных башни, тын и недостроенная церковь. Это точно не старинный острог, потому что постройки стоят на кирпичном фундаменте. Есть версия, что это какая-то неиспользованная кинодекорация.

– В принципе, – бубнит искусствовед, – все довольно правильно, если про семнадцатый век, но с ошибкой, если про пятнадцатый-шестнадцатый, – потому что бревна на венцах должны быть конусообразные, а тут – цилиндры; пилы были очень дорогими, поэтому их обтесывали топорами.

А понятно ведь, почему Иванов – не просто беллетрист по части деревянного зодчества, а «писатель номер один». Потому что, когда ты живешь в мире, где границы – более-менее условность и у тебя, в принципе, есть возможность выбирать родину, где нет заданности, то, выбирая «здесь» и выбирая судьбу, которую придется разделить с этим «здесь», ты должен чем-то руководствоваться, кроме простого рождения. И вот тут становятся важны те, кто может высказать аргументы «за» и «против» какого-либо конкретного места. Ну и вот Иванов – оправдание выбора в пользу «этой страны». Его выбор заразителен.

Это аномальное, оксюморонное место – старинный новодел – выглядит не просто живописно, как сказано в путеводителе, но почти фантастически, особенно на закате. То ли это стоянка той самой мифической чуди, которая ушла в подземные убежища и оставила от себя только княгиню в лобби гостиницы «Урал». То ли это срубленные загодя декорации к фильму «Сердце пармы» – а впрочем, почему бы и не к «Географу» или «Золоту бунта»? Среди этих руин очень легко представить Служкина с Чебыкиным и Градусовым, Отличника с Серафимой, Осташу с тенью отца, князя Михаила со своей ламией Тиче – всех, короче говоря, ивановских двойников. Анахронизм? Ну так Иванов и сам в некотором смысле анахронизм – правда, он-то скорее из будущего, того будущего, где русский человек знает свою историю, а Оксфорд – реальный побратим Перми.