Княгиня

Уже несколько часов спустя улицы и площади Рима кишели народом. Паломники на коленях пробирались через город и, громко молясь, прославляли Господа, прорицатели на рынках, гадалки, астрологи второпях предсказывали будущее. Будто из ниоткуда возникали живописцы уже с готовыми изображениями наместника Божьего на холсте. Их возгласы тонули в многоголосии бродячих торговцев, предлагавших за пару медяков одежду и церковную утварь, побывавшую якобы только вчера в руках его святейшества.

Сквозь толпу, нетерпеливо расталкивая стоящих у него на пути, пробирался молодой мужчина с роскошными черными локонами и изящной формы усами: Джованни Лоренцо Бернини, который, несмотря на молодость — ему было двадцать пять лет от роду, — сумел стать одним из почетных членов цеха ваятелей из мрамора. Он был охвачен волнением, будто спешил на свое первое ночное свидание, — неудивительно, его призвал к себе не кто иной, как сам Маффео Барберини, кардинал, избранный папой и взошедший на престол понтифика как Урбан VIII.

Царившее в зале для аудиенций папского дворца напряжение достигло пика. Прелаты и епископы, князья и посланники перешептывались между собой, время от времени украдкой бросая взоры на огромные двустворчатые двери в конце зала В ожидании быть призванными к его святейшеству. Среди этого многообразия роскошных, вытканных позументом бархатных одежд Лоренцо чувствовал себя бедняком в своем скромном черном наряде рыцаря ордена иезуитов. Смахнув со лба пот, он опустился на стул неподалеку от выхода. Наверняка его очередь быть приглашенным подойдет никак не раньше полуночи.

Для чего папа вызвал его? Однако обдумать ответ на этот вопрос он так и не успел — едва Лоренцо занял место, как дворцовый лакей пригласил его последовать за ним. Лакей провел

Лоренцо через дверь, а затем они пошли длинным прохладным коридором. Шаги звучным эхом отдавались на мраморных плитах пола, но куда громче казался Лоренцо стук его сердца. Он проклинал охватившее его волнение и пытался взять себя в руки.

Вдруг распахнулась вторая дверь, и, не успев осознать, что происходит, Лоренцо оказался лицом к лицу с папой. Не мешкая, молодой человек опустился на колени и застыл в глубоком поклоне.

— Святой отец, — прошептал он, совершенно сбитый с толку происходящим.

Тем временем взявшаяся откуда-то болонка принялась обстоятельно обнюхивать его лицо. И тут Лоренцо осенило — папа принимает его в своих личных покоях! А все чванливые господа просители вынуждены дожидаться его соизволения там, в общем зале!

Припав губами к протянутой руке в белой перчатке, Лоренцо расслышал слова понтифика:

— Велико твое счастье, рыцарь, лицезреть перед собой Маффео Барберини на папском престоле. Но наше счастье сознавать, что такой славный рыцарь Бернини принадлежит к нашему понтификату, куда значительнее.

— Я всего лишь скромный слуга вашего святейшества, — произнес в ответ Лоренцо и откинул голову, поцеловав, как того требовал этикет, перстень и туфлю папы.

— О скромности твоей мы наслышаны, — продолжал Урбан с хитроватым выражением голубых глаз, пока болонка забиралась к нему на колени. И тут же сменил тон на менее официальный: — Я ведь помню, как ты во время последнего выезда попытался обойти меня на своем коне.

Лоренцо почувствовал себя гораздо менее скованно.

— Это произошло не из гордыни, святой отец, просто я не сумел вовремя справиться с лошадью.

— С лошадью или же со своим темпераментом, сын мой? Мне помнится, ты, вместо того чтобы взнуздать кобылу, напротив, поддал ей шпорами в бока. Но прошу тебя, поднимись с колен. Я надевал на тебя одеяние рыцаря не для того, чтобы ты им здесь полы вытирал.

Лоренцо поднялся. Человек, который нынче стал папой, был ровно вдвое старше его. Он терпеть не мог показной преданности, однако куда сильнее ему претило всякое неповиновение. Бернини знал его как своего покровителя. С тех пор как Лоренцо вместе со своим отцом Пьетро отреставрировали фамильный склеп Барберини в Сант-Андреа, Маффео всячески поддерживал их, а когда его посвящали в рыцари, собственноручно набросил на плечи Лоренцо плащ ордена, что должно было служить знаком особой признательности. И все же Бернини не покидало чувство тревоги в обществе этого могущественного человека — Лоренцо понимал, что отеческая доброта вмиг может перевоплотиться в безудержный гнев; и даже теперь, когда над широким, угловатым лбом Маффео Барберини вознеслась папская митра, это обстоятельство вряд ли могло серьезно изменить характер новоиспеченного понтифика.

— Тешу себя надеждой, что ваше святейшество и впредь найдут время прогуляться верхом в лесах Квиринала.

— Боюсь, пора выездов канула в прошлое, — со вздохом ответил Урбан. — Как безвозвратно миновали и часы праздности. Должность моя вынудила меня позабыть даже о завершении моих только что начатых од.

— Горе для поэзии, — заключил Лоренцо, — зато благо для всего христианского мира. — И, когда брови папы удивленно доползли вверх, поспешно добавил: — Осмелюсь утверждать, что отныне ваше святейшество сможет без остатка посвятить себя службе церкви.