Княгиня

— Попытавшись вновь соединить их, я имею в виду Борромини и Бернини, — понимаю ваше смущение, княгиня, но уж давайте назовем их по именам, — примирить друг с другом с тем, чтобы они вместе приступили к выполнению своей главной задачи. Вероятно, это и будет платой Богу, чтобы он внял мольбам об исцелении вашего мужа.

— Вы действительно так считаете?

Кларисса была изумлена подобной трактовкой событии.

— «Credo quia absurdum», — с улыбкой повторил Спала. — Но, княгиня, разве не стоит попытаться?

13

На своем первом заседании папская архитектурная конгрегация приняла два решения: кавальере Бернини тщательно изучить и проверить фундамент колокольни на устойчивость при условии сохранности здания. Вторым решением стал объявленный по указанию Иннокентия открытый конкурс на лучшее техническое решение проблемы колоколен собора Святого Петра.

После официального объявления конкурса в июне 1645 года Франческо Борромини с мрачным удовлетворением приступил к работе. Он стремился воспользоваться благоприятной возможностью подвергнуть критическому рассмотрению не только проект Бернини, но и свой собственный — ведь разве можно создать нечто, раз и навсегда совершенное?

Большей частью Франческо работал по ночам при неверном свете свечи, в тишине, когда ничто не отвлекало от размышлений. От руки, без линеек, без лекал вносил он поправки в проект Бернини, где самым бессовестным образом повторялись его, Борромини, идеи, хоть и поданные Бернини эффектно и со свойственной ему непринужденностью.

Борромини намеревался избавить постройку от избыточной мишуры. И подобно тому, как некогда на руинах языческих храмов вставали храмы христианские, в росчерках грифеля Франческо поверх сангины Бернини проступали очертания новой колокольни, постройки куда более легкой, чем прежняя. Несмотря на то что, согласно замыслу Франческо, колокольня существенно укорачивалась, поскольку освобождалась от громоздкой крыши башни, она производила впечатление стройной и легкой, устремлявшейся к небесам почти невесомо, будто дым из трубы Сикстинской капеллы.

Ничего, он еще покажет этому сброду, что такое настоящая архитектура! Оторвавшись от разложенного на столе эскиза, Борромини оросил пересохшее горло глотком вина. Нет, он не забыл, как они измывались над ним все эти годы, как потешались, — и все лишь оттого, что ему, видите ли, недостает воображения! Издевательские шепотки до сих пор стояли у него в ушах. Тогда они нарекли его полоумным, зато теперь, когда его постройки наконец обрели в камне плоть, насмотреться на них не могут — сколько раз из ложи Сан-Карло Франческо наблюдал, как чужеземные архитекторы, разинув рты и выпучив глаза, до ломоты в шее вертя головами, пытались уследить за причудливыми изгибами и поворотами линий здания, в котором один архитектурный элемент будто предопределял целесообразность другого, подвергая взор суровому испытанию проследить за всем до конца, а разум — еще более суровому до конца все додумать. Незабываемое зрелище — свора застывших в почтительном безмолвии идиотов, будто взирающих на самого Бога, которого застали за сотворением мира. И все, все они жаждали теперь заполучить от него чертежи или хотя бы эскизы — немцы, фламандцы, французы; даже пришелец из далекой Индии. Франческо мог бы сколотить себе состояние на одних только эскизах и чертежах, но не снизошел до такого. Он знал этих тварей — они гонялись за его планами не ради того, чтобы извлечь из них что-то стоящее для себя, позаимствовать новые тенденции, нет, они просто-напросто желали стащить его идеи, чтобы потом бездарно тиражировать их.

Борромини без устали продолжал вносить коррективы в чертежи зданий, обдумывая каждую мелочь: убирал завиток в одном месте, чтобы добавить его в другом, стремясь в то же время не обеднить, не выхолостить воплощаемый в проекте замысел. Все в голос вопили, дескать, башня Бернини — верх совершенства! Нищие духом, откуда им знать, что есть совершенство?! Одним махом расправлялся Франческо с претенциозными нагромождениями колонн третьего верхнего яруса, заменяя их скромным фронтоном. Прочь помпезную пышность! Зодчество — служение Богу, оно есть отражение извечных законов творчества. Это, и только это, суть важно, остальное чепуха, погоня за сиюминутным эффектом, пустозвонство.