Княгиня Екатерина Дашкова

Затянувшееся на три месяца пребывание в Новороссии окончательно утвердило меня в желании посетить европейские страны. Как дворянка я имела право на подобное путешествие, но должность статс-дамы обязывала заручиться согласием императрицы. Мои дяди Панины не находили возможным снова и снова беспокоить ее императорское величество моими делами, и я решилась похлопотать о себе сама, отправившись в Петербург. Просить аудиенции я не хотела, сознавая, что к тому же могу столкнуться с отказом, который еще раз унизил бы мою гордость. Придуманная мною хитрость была рассчитана на привычки императрицы, о которых рассказывал Петр Иванович Панин. Во время празднования годовщины восшествия на престол в Петергофе государыня непременно должна была подойти к державшимся обычно в стороне иностранным послам. Я загодя присоединилась к ним, поскольку с большинством была лично и достаточно коротко знакома. Подойдя к послам, государыня не могла совсем обойти меня вниманием. Обращенная ко мне ничего не значащая фраза послужила для меня поводом, чтобы сразу же высказать свою просьбу о разрешении на заграничное путешествие. Государыня не стала скрывать своего неудовольствия, но окружение из послов сделало свое дело. Поскольку я ссылалась в своей просьбе на плохое здоровье детей, ее императорское величество пожалела об этом прискорбном, по ее словам, обстоятельстве и выразила согласие. Не теряя времени, я известила об этом дядю Петра Ивановича Панина и получила долгожданный паспорт. Впрочем, отъезд смог состояться только через полгода, и все же неизбежные хлопоты были скрашены для меня предчувствием независимости на протяжении целых двух лет — просить о большем сроке было одинаково бесполезно и небезопасно, чтобы окончательно не разгневать императрицу. Ограниченность в материальных средствах я рассчитывала преодолеть путешествием под чужим именем, что освобождало меня от обязательных светских визитов и связанных с ними немалых трат. Вместо княгини Дашковой Россию покидала некая госпожа Михалкова, выбравшая себе имя по родовой деревеньке в ближайших окрестностях Москвы. Знакомство с разными городами должно было позволить мне остановиться на том из них, где можно было бы наиболее удобно и недорого прожить и заняться воспитанием детей, чьей единственной воспитательницей в России я продолжала оставаться. А почтовые лошади, на которых я решилась ехать, не должны были избыточно обременить мой карман. Оставалось удивляться, что императрица помнила о моем отъезде и накануне его прислала ко мне в дом помощника секретаря своего кабинета со смехотворной суммой в четыре тысячи рублей, которой якобы могло хватить на заграничные расходы. Удержавшись от горьких слов, я попросила чиновника оплатить из этой суммы лежавшие у меня под рукой счета моего седельника и золотых дел мастера, с тем чтобы оставшиеся деньги он взял за труд себе. Уезжавшая вместе со мной госпожа Каменская испугалась и в этом случае гнева императрицы, который мог бы помешать нашему отъезду. Однако никаких проявлений гнева императрицы не последовало, скорее всего потому, что чиновник предпочел сохранить в тайне доставшуюся ему немалую сумму.

— Вот и славно, Катенька, что не одна поедешь. Хоть и не совсем с Артемием моим Ивановичем вам по пути, а все-таки в Германии с ним окажешься. Нам спокойней, да и тебе, поди, тоже.

— Еще бы! Спасибо, что назначение такое кузену вышло — атташе в Гааге, хорошее начало в его-то годы.

— Тем паче неплохое, что живем мы безвыездно в Москве, при дворе ни связей, ни заступников. Кто там Ивана Ларионовича Воронцова вспомнит! Никогда-то мы с супругой места себе при дворе не искали, и вдруг бы теперь принялись.

— Слава Богу, дядюшка, у вас в Москве свой двор, иному монарху европейскому на зависть. Поди, без малого всю Рождественку откупили?

— Всю не всю, а сорок дворов скупил. А как же? Коли сад на версальский манер разбить, место требуется. Вот и поприглядел, что в округе прикупить можно.

— Отлично как получилось! И боскеты, и фонтаны, и гроты. На одни статуи не налюбуешься. Да как быстро все сделалось.

— Да в России нашей все так: было бы денег побольше да догляд построже, так чудеса делать можно. Вспомнилось мне, Катенька, как отлично крестный-то твой, император покойный, свое правление начинал. Знаю, знаю, какая ты ему противница была, только от правды никуда не уйдешь.

— О чем вы, дядюшка?

— О вольности дворянской — чтоб служить нам, дворянам, только по собственному желанию, в охотку. У меня охоты-то не было, я Москву и предпочел.

— А кроме вольности?

— И кроме вольности есть о чем добром его вспомнить. Не забыла, как Кирилу Разумовского сразу по кончине блаженной памяти императрицы Елизаветы Петровны в Тайный приказ потянули? Думал, бедняга, конец ему пришел. Ан нет! Подержали, порасспросили, да и выпустили.

— Так его государь не за бывшего фаворита расспрашивать стал, а что с Иваном Ивановичем Шуваловым дружил, Академию художеств да университет поднимать ему помогал.

— Вот-вот, как разобрался, что к чему, так и отпустил, никого ведь не душил, саблей не сек.