Княгиня Екатерина Дашкова

— Григорий Григорьевич, хочешь сказать.

— Григорий Григорьевич — это одно. От него у нас Алексей Бобринский-граф завелся. А потом и Алексей Григорьевич…

— Как — Алексей Григорьевич? Брат? Никогда не поверю!

— Это уж как тебе угодно, а только дочка у нас родилась, Темкиной назвали. Все как Богом положено.

— А теперь что?

— Теперь Потемкина Григория Александровича ждем.

— Он-то при чем?

— Разве не помнишь, что помогал государыне на престол вступить? Пожалован был землями, небольшими правда, крестьянами да деньгами.

— Не он ли еще вознаграждения домогался?

— Не он один, но и он тоже. С Орловым повздорил, так ему Алексей Григорьевич в драке глаз вышиб. Неужто не помнишь?

— Помню, батюшка.

— Так вот Григорий Александрович никак на малой награде успокоиться не хотел. К государыне с прошением вышел в армию действующую его отправить, мол, хочу вашему императорскому величеству оружием послужить. А там — уж как ему удалось, не знаю — милостивое разрешение получил на высочайшее имя о военных действиях писать. Сказывают, занимательно писал, государыня не только что читала, записочками коротенькими отвечать стала. В одной посоветовала герою нашему беречься. Ему только того и надо — армию бросил, в Петербург помчался. Разговор идет, орловские комнаты во дворце ему готовят. От такой перемены, видишь, и тебе корысть: государыня на первое обзаведение десять тысяч рублей презентовала. Ведь уезжала ты, ничего тебе не досталось?

— Государыня даже апшида отдельного не дала.

— Видишь! А теперь прямо с милости начала. Может, и не великой. Поди, княгиня Дашкова много больше по делам своим заслужила. Да ведь лиха беда — начало. Дальше все от тебя зависит, как к государыне подойти сумеешь.

— Батюшка, я ради денег!..

— Знаю, всю дурь твою знаю. Только тогда ты еще за мужем была, надежды какие-никакие имела, а теперь дети подросли, о них тебе думать надо. Я тебе, княгинюшка, не помощник. Вон на самого начет на десять с лишним тысяч сделали. Не знаю, как выпутываться стану. Так-то! А что Орловых больше не будет, так и слава Богу. Сколько они смуты в одно наше семейство принесли, подумать страшно.

— О чем вы, батюшка?

— Да что теперь старое поминать! Толковали они мне, будто ты почитала себя дочерью генерала Панина, будто потому его и привечала, что полагала свою мать покойную согрешившей противу супружеской верности.

— Боже мой, почему же вы раньше мне о том не сказали? Как такое мне в голову прийти могло? О матушке покойнице!

— И моя в том вина, что их бредни слушал. Да больно ловко все, что ни случись, правду их вроде бы подтверждала. А уж как ты вместо отца Панину и дом свой продавать поручила!

— Так ведь вы же, батюшка, и видеть меня не хотели! Уезжала я, проститься не то что со мной, со внуками не пожелали. Как камень мне на душу лег — все время об этом думала.

— Что тут скажешь — обошлось, и слава тебе Господи!

— Что еще там нового, Никита Иваныч?

— Княгиня Дашкова явится представляться, ваше императорское величество.

— Помнится, она достаточно давно приехала?

— Да не вчерась, только болела долго.

— Помню, помню, вечно у нее немощи да недуги были. Едва встанет и опять в постелю.

— Говорили, лихорадка, ваше величество. У графини Воронцовой ее видели, бледная — краше в гроб кладут.

— Гнилое дерево, Никита Иваныч, два века скрипит. Так, кажется, говорят?

— Истинно так, ваше величество. Только и дети у нее слабые, дочка особенно.

— Моя крестница. Помню. Выросла, поди.

— Того гляди, заневестится, а ни красоты, ни приданого толкового нет.

— Помочь ей придется. Дидро вон писал, очень осторожно себя вела. С Рюльером княгиня и видеться не стала. К госпоже Жоффреи ни ногой. Пишет, что сам диву давался, как Дашкова о престиже императрицы российской думала, каждый шаг рассчитала.

— Так как прикажете, ваше величество, ей представляться?

— Сразу и представляться! Со всеми пусть стоит — общего поклона ей хватит. А о деньгах, Никита Иванович, ты попомни.

— Сколько прикажете, ваше величество?

— Тысяч шестьдесят положи. Поди, совсем растратилась. Да и здешний дом генерал-дядюшка ей за ни почем спустил, метреску свою обихаживал.

— Когда послать прикажете?

— Завтра же и пошли. Осторожна-то она, может, и осторожна, а прыткости былой не потеряла. С кем только знакомства не свела, у кого не побывала. Со стороны — что твоя царственная особа вояж совершила, да еще с целой свитой. Где с английскими дамами — очень они ей по вкусу пришлись, а так везде с госпожой Каменской. Денег не пожалела за компаньонку такую доплачивать. Даже у Вольтера непременно с ней бывала.

— Даме в одиночестве неудобно.

— Думаешь, потому? Нет, Никита Иванович, княгиня о себе высоко мнит. Ей бы с императрицей за столом сам-друг сидеть, да еще чтоб императрица с ней одной беседу вела. А что изменилась Дашкова, нипочем не поверю. Так что ты, Никита Иванович, никаких преимуществ Дашковой не давай. Ее на дистанции держать надобно, чтоб место свое понимала.

— Как пожелаете, ваше величество.

— Да, а граф Воронцов начет свой выплатить изволил или тянуть продолжает?

— Еще с деньгами не собрался, однако обещает.