Княгиня Екатерина Дашкова

«Мне кажется, что я все это время носилась между тенями и духами екатерининского дворца. Москва — императорский политический элизиум России. Все особы, бывшие в силе и власти при Екатерине и Павле и давно замещенные другими, удаляются в роскошную праздность ленивого города, сохраняя мнимую значительность, которую им уступают из учтивости. Влияние, сила давно перешли к другому поколению, тем не менее обер-камергер императрицы князь Голицын все так же обвешан регалиями и орденами, под бременем которых склоняются еще больше к земле его девяносто лет от роду; все так же, как во дворце Екатерины, привязан бриллиантовый ключ к его скелету, одетому в шитый кафтан, и все так же важно принимает он знаки уважения своих товарищей-теней, разделявших с ним во время оно власть и почести. Рядом с ним другой пестрый оборотень — граф Остерман, некогда великий канцлер; на нем висят ленты всевозможных цветов — красные, голубые, полосатые; восемьдесят три года скопились на его голове, а он все еще возит цугом свой стучащий кость об кость остов, обедает с гайдуками за своим столом, и наблюдает торжественный этикет, которым был окружен, занимая свое место».

— Да, вы беспощадны, Кэтрин, вы очень беспощадны. Впрочем, это не мешает вам говорить правду — тени екатерининского века, нас всех трудно иначе назвать.

— Ради Бога, простите, княгиня, если мои слова вас чем-нибудь задели. Они никак не относятся к вам.

— Они не могут не относиться и ко мне. Но дело не в них. Лучше скажите, как оценили вы бывших флигель-адъютантов великой Екатерины?

— Кого именно, ваше сиятельство?

— Скажем, Ивана Николаевича Римского-Корсакова.

— Это мерцающее привидение из бриллиантов?

— Ни слова больше. А князя Барятинского?

— Повинного в гибели императора Петра Третьего? Простите, княгиня, но для меня они все сходны между собой — все та же болтовня о важных ничтожностях, надменность, тщеславие, пустая суета, и это притом что раскрытый гроб стоит у их подгибающихся ног, грозя предать скорому забвению их мишурные существования.

— Приговор целой эпохе.

— Я все-таки огорчила вас, княгиня.

— К приговору неприменимы оценки — его просто выслушивают.

— Но это ни в коем случае не относится к вам!

— Потому что о присутствующих не говорят. Само собой разумеется, что судят всех, кроме них.

— Нет же, княгиня! Разрешите мне объясниться. Я не довела своей мысли до конца. С вами каждому мыслящему человеку интересно, княгиня. Ваши острые суждения, ваши необъятные знания, ваш философский склад ума, наконец, делают беседы с вами необычайно увлекательными. Я знаю, сколько часов посвящали вам Дидро и Вольтер. Мне посчастливилось убедиться в их правоте. В Россию стоило проделать этот трудный путь ради одного общения с вами, но и только с вами.

— Но почему же, дорогая? Разве вас здесь плохо принимают? Разве вы не окружены на каждом балу множеством собеседников? Мне казалось, вы непременно найдете себе друзей и подруг.

— Но вы же их не нашли, княгиня? Вы до сих пор возвращаетесь мыслями к вашим английским знакомцам. И потом, разрешите мне быть до конца искренней в моих наблюдениях.

— Только в таком случае они и будут представлять для меня интерес. Я выслушаю вас с большим вниманием.

— Благодарю вас, княгиня. Вы правы, нас повсюду встречают с редкой благожелательностью. Ваше покровительство открывает перед нами с сестрой все двери, и внешне здешние барышни и дамы выглядят как настоящие парижанки. Внешне! Потому что достаточно им оглядеть вас с головы до ног, поинтересоваться фасоном и ценой каждой мелочи туалета, наговорить вам кучу любезностей, и больше им решительно нечего сказать. Они начинают откровенно скучать вами, а вас самих ничто не может спасти от мучительной зевоты. Для меня все это интересный натуралистический музей, но оставаться постоянно в его залах — это слишком!

— Мне трудно возражать вам, милая Кэтрин, и в чем-то я даже рада вашим оценкам. Вы беспощадней меня, но ведь вы и принадлежите к куда более молодому поколению, которое нам, старикам, необходимо прощать.

— Вы так думаете, княгиня? Но тогда позвольте вернуться к теме, которая одинаково волнует нас с сестрой. Княгиня! Будьте же до конца милосердны, помиритесь с сыном! Разрешите князю снова оказаться около обожаемой матери. Как бы велика ни была его вина перед вами, прошло столько лет вашей разлуки, что былая острота обиды невольно ослабела, зато осталась любовь, которой вам обоим так не хватает.

— Друг мой, разве Мэри не говорила вам, что это бесполезный разговор. За все прошедшие годы я не видела со стороны князя Павла никаких проявлений раскаяния.

— Но в чем же, княгиня? В его женитьбе? А если он любит свою жену и она отвечает ему взаимностью, в чем же можно раскаиваться? И разве такое раскаяние не будет жестоким оскорблением любимого человека?

— В ваших рассуждениях не остается места для матери.

— Но сыновья любовь не имеет ничего общего с любовью супружеской. Она не должна становиться меньшей от семейного благополучия.