Княгиня Монако

Днем я гуляла по парку со своей тенью, г-жой де Баете, все время повторявшей мне одно и то же. Посудите сами, готовы ли были мои уши, закрытые для милого пажа, слушать гувернантку! Тщетно повторяя тот же самый вопрос, она неизменно прибавляла:

— Что с вами, мадемуазель? О чем вы думаете? Весьма неучтиво совсем не слушать то, что вам говорят.

— Сударыня, я думаю о господине Монако.

Я отвечала таким образом два-три раза; мой ответ был передан матушке, и славная женщина уверовала в то, что я влюблена в это чучело, несмотря на мои отговорки, которые, вопреки всякой видимости, казались ей притворством; матушка воздала за это хвалу Богу и стала относиться ко мне благосклоннее, чем прежде. Она посылала мне издали небольшие знаки одобрения и поощрения, когда я зевала по сторонам или, точнее, зевала, глядя на звезды, в ожидании часа свидания с н и м. Я не понимала, что она хочет мне сказать, но соглашалась, как бесстрастно соглашалась тогда со всем, оставаясь влюбленной девушкой, у которой в голове лишь одна-единственная мысль. Я менялась на глазах, мои щеки стали бледными, а взгляд потухшим; заслугу в этом приписывали г-ну Монако, а также моему нетерпению заключить столь великолепный брак — в этом я нисколько не сомневалась. Отец поехал впереди своего посольского кортежа (я вскоре расскажу об этом посольстве и о кортеже), чтобы пробыть несколько недель у себя дома, навести там порядок и подготовиться к свадебным церемониям. Матушка с несравненной радостью тут же поведала ему о моих нежных чувствах. Отец пожал плечами.

— Сударыня, — возразил он, — вы ничего не понимаете, и никто не заставит меня поверить, что моя дочь страстно влюблена в подобного урода.

— В таком случае, зачем вы ей предлагаете его?

— Что за вопрос! Разве княжества Монако и герцогства Валантинуа недостаточно?

— И это все?

— Чего вы еще хотите? Королевский трон? Он уже занят, да будет вам известно. Впрочем, я все выясню, поговорив с мадемуазель де Грамон.

Вечером в Бидаше состоялось нечто вроде торжественного заседания с участием короля, как это происходило обычно, когда сюда приезжал отец. Для того чтобы приветствовать маршала, в замок стекались со всех уголков края мелкопоместные дворяне с рапирами, путающимися у них между ногами. Как правило, мы появлялись на этих церемониях без всяких украшений, но в тот день мне захотелось усыпать себя драгоценностями. Маршал это заметил, и я слышала, как он несколько раз повторял:

— Она поистине прекрасна, госпожа княгиня, она будет блистать в своем царстве.

Я тешила себя надеждой, что мне никогда не придется блистать в этом царстве. С меня не спускали глаз Лозен, Бассомпьер и даже красивый молодой человек, живший в небольшом замке по соседству с нами; его род был столь же древним, как пиренейские скалы, — истоки этого рода восходили к Ронсевальской битве, и юноша в высшей степени презирал тех, кого он называл новыми дворянами. Как-то раз он дерзнул сказать моему отцу, который, по своему обыкновению, обращался с ним весьма бесцеремонно:

— Господин маршал, возможно, вы более важный вельможа, чем я, но я более знатный дворянин, чем вы. Мои предки были князьями в те времена, когда ваши держали им стремя и чистили их сапоги.

— Ей-Богу, — отвечал г-н де Грамон, которого невозможно было поставить в тупик, — я не возражаю, любезный господин, но сейчас я на коне и по собственному желанию заставляю его приплясывать. Вы знаете пословицу: лучше быть живым денщиком, чем мертвым императором.

Этот г-н де Биариц — так звали юношу — никогда не приезжал в Бидаш без особого повторного приглашения. Мой отец величал его не иначе как Карлом Великим, подшучивая над ним, но относился к нему с великим почтением и, как только тот приезжал, приглашал его к себе, чтобы справиться о его делах. Мать этого нашего соседа была чрезвычайно знатной испанской дамой; сын был очень на нее похож, и мне редко доводилось видеть людей, наделенных более яркой и необычной красотой. Мне было известно, что г-н де Биариц тоже находит меня красивой; я упоминаю о нем мимоходом, но позже мне еще придется о нем рассказать.

Пюигийем, ревновавший меня ко всему и всем, не преминул задать мне урок; в присутствии Бассомпьера он еще сдерживался, но вечером, когда мы остались наедине, он дал волю своей ярости и принялся осыпать меня упреками:

— Еще немного, и мое терпение лопнет, мадемуазель; я чуть было не погубил все наше будущее в одну минуту, и все это по вашей вине. Ну и кокетка же вы!..

— Когда я стану госпожой де Пюигийем, вам придется держать меня взаперти!

— Когда вы будете моей женой, я сумею навести порядок в вашем поведении, а пока наведите его сами.

Я находила эти грубые выходки, эти вспышки гнева восхитительными — я любила кузена! Вскоре он успокоился из-за необходимости подробно обсудить наши дела. На следующий день мне предстояло важное испытание: по его словам, меня должны были вызвать на исповедь. — Хватит ли у вас духу, дорогая кузина? Осмелитесь ли вы?

— Осмелюсь.

— А если исповедь превратится в пытку, сможете ли вы это выдержать?

— Я выдержу даже смерть.