Княгиня Ольга

Что можно сказать по поводу этой распространенной точки зрения? Прежде всего то, что никаких подтверждений в источниках она, увы, не имеет, оставаясь не более чем догадкой исследователей. Правда, иногда предполагают, что сам Святослав мог находиться в Константинополе вместе с матерью, так сказать, инкогнито, и именно он, несостоявшийся жених, и был тем самым «анепсием» Ольги, которого упомянул Константин Багрянородный^{205}. Между прочим, на приемах у императора Константина присутствовали какие-то «люди Святослава», а это обстоятельство, если принимать во внимание терминологию источника, могло бы указывать на присутствие на том же приеме и самого князя. (Так, в числе русских, побывавших на приемах у императора, упоминаются «люди» самой Ольги, а также «люди» находившихся здесь же «апокрисиариев» — послов.) Однако мы уже говорили о том, что имя Святослава было хорошо известно Константину Багрянородному. Если бы «архонт Росии» — то есть формально правящий русский князь — действительно оказался в его городе, это вряд ли укрылось бы от его внимания и обязательно нашло отражение в придворном церемониале. Так что от мысли о присутствии Святослава в составе посольства приходится отказаться. А вот чрезвычайно низкий статус «людей Святослава» по сравнению почти со всеми другими членами делегации действительно обращает на себя внимание.

О статусе отдельных участников посольства Ольги мы можем судить по подаркам, которые они получили от императора Константина. На обеде 9 сентября «люди Святослава» получили по пять милиарисиев (серебряных монет) — меньше не только послов, купцов или приближенных княгини Ольги, но даже ее служанок-рабынь и переводчиков.

На втором приеме у императора, 18 октября, «люди Святослава» не упомянуты вовсе. Очевидно, их просто не было в тот день во дворце. А это значит, что либо они сочли себя оскорбленными и покинули Константинополь, либо Ольга сама посчитала неуместным их присутствие во дворце. И в том, и в другом случае перед нами явное свидетельство каких-то трений в отношениях между матерью и сыном. И это делает предположение о сватовстве Ольги еще менее вероятным.

Ну а если бы Ольга обратилась с подобным предложением к императору Константину? Реакцию его в этом случае предугадать несложно.

Император с крайней неприязнью и раздражением относился к любым предложениям такого рода. В трактате «Об управлении Империей» он посвятил целую главу «неуместным домогательствам и наглым притязаниям» «северных народов», к которым причислял хазар, «турок», то есть венгров, и руссов, «или какой иной народ из северных и скифских». В наставлении сыну император особо предусмотрел случай, «если когда-либо народ какой-нибудь из этих неверных и нечестивых северных племен попросит о родстве через брак с василевсом ромеев, то есть либо дочь его получить в жены, либо выдать свою дочь, василевсу ли в жены или сыну василевса»: эту «неразумную просьбу» надлежало отвергнуть со всей решительностью как кощунственную и недопустимую, ссылаясь на «страшное заклятие и нерушимый приказ» святого и равноапостольного императора Константина Великого (IVвек), якобы начертанные им собственноручно на престоле Святой Софии: «Никогда василевс ромеев да не породнится через брак с народом, приверженным к особым и чуждым обычаям, по сравнению с ромейским устроением»^{206}. Иными словами, Константин Багрянородный предлагал идти на заведомый подлог (ибо «заклятие» Константина Великого не могло быть начертано в храме, построенном спустя два века после него). Единственное исключение — и опять же с мифической ссылкой на Константина Великого — допускал багрянородный писатель: это браки с правителями франков. Что, в общем-то, понятно, ибо родная сестра императора Константина была замужем за итальянским королем Людовиком III Слепым, а его сын и соправитель Роман II, как мы уже говорили, еще ребенком был обручен с дочерью короля Гуго Бертой. (Пикантность ситуации, между прочим, заключалась в том, что эта самая Берта в действительности была незаконнорожденной дочерью Гуго, нажитой им от своей наложницы, но как раз этот факт Константин Багрянородный в своем трактате тщательно скрыл.)

Очевидно, подобные предложения «северных варваров» император Константин слышал не раз и тогда, когда был младшим соправителем своего тестя, и во время самостоятельного правления. Можно было бы подумать, что его гневная тирада на этот счет — не что иное, как реакция на мнимое сватовство Ольги, о котором мы только что говорили (такое предположение высказывалось в литературе). Однако трактат «Об управлении Империей» был написан еще до того, как Ольга прибыла в его город.

(Что же касается легенды о сватовстве императора к русской княгине и причин ее появления в летописи, то я еще попытаюсь высказать некоторые соображения на этот счет — но позже.)