Князь

– Давай выпьем за славное, боголюбивое деяние, свершенное нами сегодня, в этот дождливый, но светлый для рода Друцких день. Сегодня мы сняли долговую удавку с шеи многих десятков наших родичей, Андрей Васильевич. Тех, кто поддержит в трудный момент, тех, кто поставит вместо тебя на службу людей или поручится перед другими знатными людьми. Тех, к кому ты всегда можешь скрыться от опалы своего государя, не боясь выдачи, кто похлопочет, чтобы тебя приняли в новой стране с почетом и уважением, а не презрением. За наше древо, за крепкие ветки его, кровными узами повязанные. Сегодня мы помогли всем, завтра придет и их черед. Давай выпьем, выпьем за родичей наших, старых и новых…

Они осушили бокалы, Юрий Семенович заткнул и убрал к стене за сундук бочонок.

– Идем, княже, надобно людей на неф снарядить.

Зверев понял, что продолжения не будет. О содержимом сундуков добрый дядюшка предпочел не упоминать. И ладно бы, коли речь шла только о закладах. Это понятно, их можно и хозяевам прежним вернуть. По-родственному. Но ведь ростовщик и сам Друцкий вели речь о закладных грамотах, долговых, рядных. Что с ними? Князь Юрий Семенович не порвал их торжественно в клочья, не сжег, не утопил в соленых холодных волнах. Нет, князь их припрятал поближе к себе, подальше от случайностей, и уничтожать явно не собирался. Так что на уме у тощего старикашки? Хочет заменить больного астматического Альбрехта в качестве главного заимодавца семьи? Так сказать, оказаться тем, кто по-хозяйски заботится о прочих младших родственниках.

– Вот и славно все получилось, дорогой мой князь Андрей Васильевич, – вернулся к Звереву князь Друцкий, когда лодка с холопами отвалила от борта и, прыгая меж шипящих белых гребней, стала пробиваться к стоящему на рейде огромному паруснику. – Теперь можно и еще раз согреться славным бокальчиком красного вина.

– Там есть закладные на земли княжества Сакульского или иное добро, принадлежащее мне или Полине? – перебил Юрия Семеновича Андрей.

– О чем ты, княже? – удивился Друцкий.

– О закладных, дядюшка, о закладных.

– Помилуй Бог, Андрей, ты ведь их все выкупил!

– Это означает «да», дядюшка? – вопросительно приподнял брови Зверев.

– Ой, совсем запамятовал, – всплеснул руками тощий желтолицый хитрец. – Да, есть две грамоты… Там про княжество что-то… И про земли, к Великим Лукам примыкающие.

– Отцовское имение?

Юрий Семенович кашлянул:

– Ну, у меня-то они будут в сохранности, ты не…

– Дядюшка, дорогой мой… – заговорил Зверев тем же ласковым тоном, что и его спутник.

– Ась? – испуганно дернулся Друцкий.

– Мне нравится твой сын, князь Юрий Семенович, – улыбнулся Андрей. – Хороший парень. И я бы хотел, чтобы он оставался мне другом, а не кем-то еще.

– Подними край ковра-то, – сморщился с лица князь. – И люк подержи…

Он спустился в темную яму под каютой, долго звенел ключами, пока наконец не хлопнула крышка сундука. На пол каюты вылетели две грамоты. Андрей поднял их и, не читая, сунул краем в огонь масляного светильника. Старый желтый пергамент затрещал, зачадил, но князь Сакульский терпеливо дождался, пока огонь сожрет большую часть свитков, и только после этого открыл ставню и кинул обгоревшие уголки в море. Оглянулся:

– Ну же, дядюшка, не грустите! Я ведь не забираю у вас сундук целиком. Налейте еще этого темного трофейного вина и давайте выпьем за ваших внучатых племянников, молодость которых не будет омрачаться долгами их далеких предков.

– Князь Андрей Васильевич, князь Юрий Семенович, – заглянул в каюту чужой холоп. – На нефе два паруса подняли, носовой теперича подымают. Якоря уж, видать, выбраны!

– Мне-то ты о сем к чему кричишь? – недовольно осадил слугу Друцкий. – Я тебе что, причальные канаты вытягивать стану? Отваливайте и идите за Лучемиром. Он путь до Любека наизусть знает.

– В Любек, Юрий Семенович? – переспросил от окна Зверев. – По следу стокгольмских рабов?

– Торг невольничий там один из самых богатых, княже. А путь ужо совсем недалекий. Почему бы и не сходить?

Сильно кренясь под боковым ветром и зарываясь носом в волны, ушкуй, словно щенок за большой собакой, бежал в сотне саженей за спокойным и величественным нефом. Небо, что столь печально плакало над Стокгольмом, постепенно прояснялось. Если в первый день пути с него еще осыпалась противная холодная морось, то на второй оно стало просто облачным. К середине дня среди облаков даже появились синие просветы. Паруса быстро высохли, палуба тоже перестала быть скользкой. Андрей, отогреваясь, скинул ферязь, оставшись в атласной рубахе, выпущенной поверх штанов, расстегнул ворот.

– Глянь, княже, попутчик у нас какой-то объявился, – указал за корму Пахом. – Нагоняет.

Андрей оглянулся. Верстах в трех позади под четырьмя треугольными парусами на мачтах и двух на бушприте ходко двигалось странное судно размером раза в полтора больше ушкуя, с гладкими, ровными бортами и выставленными наружу шпангоутами. Хотя толстые выпирающие балки должны были здорово тормозить корабль, он тем не менее вполне успешно нагонял путников.