Князь

— Он не боится смерти, Андрей Васильевич. Скажу больше: это смерть боится его. Он ненавистен своему народу, и слуги Батория раскрыли больше десятка покушений на него, причем удачных. Его травили ядом, его кололи кинжалами… И неизменно он выходил из сих напастей живым и здоровым. Он отважно ходит в атаки во главе своего воинства, он первым бежит к крепостям, чтобы облить их маслом или запалить факелом. Многие воины клялись, что самолично видели, как поражали его пули и стрелы, однако же в свой шатер он неизменно возвращался в целости, без ран и царапин. При такой отваге, казалось бы, он должен с презрением отвергать любые приказы или угрозы, исходящие от людей других, менее знатных. Однако же с рабской покорностью он внимает повелениям султана Мурада, не перечит слугам его. Баторий не знает ни единого языка из тех, на коих общаются люди польские, и разговаривает лишь через толмачей османских, к нему приставленных, никогда и ни в чем их слов не поправляя и не оспаривая. И при всем при том, при могучем здоровье своем, любые ратные раны или яды выдерживающем, каждый месяц он сильно меняется, спадает лицом, отказывается от еды, вина и прочих радостей и являет прежнюю бодрость лишь после лечения. Пользует же его особо избранный османский лекарь, приезжающий издалека к нему во дворец или в походный шатер.

— И вправду странно, — согласился Андрей, которого сильно заинтересовало столь подозрительное поведение и привычки османского пса.

— Освежающий напиток, — отхлебнул золотистого пенистого вина барон Тюрго. — Думаю, в жару за такой можно отдать половину королевства.

— К сожалению, в жару за дверью нет сугроба, чтобы его хорошенько охладить, — ответил Зверев, и оба рассмеялись.

— Теперь, Андрей Васильевич, ответь мне взаимностью и скажи честно: по какой причине царевич Иван внес вклад в семь тысяч рублей в Кирилло-Белозерскую обитель? Так ли это, княже?

Зверев примолк… Он не раз предлагал Иоанну свою помощь в снятии наведенной еще четверть века назад порчи, которая едва не свела в могилу и самого царя, и всю его семью. Увы, в упрямстве своем христианском правитель всея Руси наотрез отказывался от языческой мудрости и искал себе избавления в молебнах и благочестии. В итоге Звереву удалось спасти его самого — да и то пока Иоанн лежал в беспамятстве и не мог отказаться от чародейской помощи. Однако и супруга государя, и ребенок скончались. Проклятие так и осталось на роде Иоанновом: все дети его с того часа рождались болезненными и бездетными. Трижды женатый старший сын Иван ни разу не сумел даже обрюхатить своих супружниц. Младший, Федор, женатый уже год, тоже все не мог похвастаться мужеской силой.

— Прости, княже, но вопрос сей крайне важен для всех грядущих уговоров наших. Государя твоего Иоанна, при всем уважении и даже трепете, внушаемом им прочим властителям, уже который год носят на носилках. Он остается остр умом, но телесная его сила вызывает сомнения в долголетии царя. Прости меня еще раз, Андрей Васильевич, но как человек, пекущийся о будущем наших держав, я должен получить уверенный ответ: станет ли наследник Иоанна следовать отцовской политике и в точности исполнять заключенные им соглашения?

— Сыновья государя нашего, ты прав, мало интересуются делами державными и политикой, — вздохнул князь Сакульский. — Старший сын — по болезненности, младший… Младший — из-за религиозности своей чрезмерной…

На самом деле почти вся страна печалилась из-за слабоумия царевича Федора, уже получившего прозвище «блаженный» — но сказать такое вслух язык у Зверева не повернулся.

— Чем же тогда ты подтвердишь надежность договоренностей наших, Андрей Васильевич?

— Ты же знаешь, барон, при дворе нет никого, кто осуждал бы деяния государя нашего, оспаривал верность приказов его, неизменно подтверждаемых Земскими соборами и боярской думой… — пожал плечами князь Сакульский. — Среди князей и люда простого его мудрости не оспаривает ни единый человек. При русском дворе нет тех, кто предлагал бы иную политику, отличную от Иоанновой. Посему, кто бы ни оказался среди советников нового царя, кого бы ни приблизил новый царь, либо кто бы ни оказался среди его опекунов — они все станут следовать нынешним замыслам и соблюдать прежние уговоры.

— Вот как? — навострил уши опытный в переговорах гость. — Ты обмолвился об «опекунах»?

Зверев мысленно выругался. Мелкая обмолвка выдавала большую тайну из будущего: ведь умственно полноценным людям опекунов не назначают.

А тут еще этот вклад, сильно напоминающий вклад на помин души!

— Царевич Иван Иоаннович сильно болен, — только и смог выдавить Зверев. — Может случиться всякое.

— Если опекуны будут назначены Иоанном при жизни, то он, несомненно, изберет людей самых преданных и чтущих его волю, — сделал свой вывод вслух барон Тюрго. — Эта печальная мысль тем не менее благоприятна для отношений меж державами. Избранные царем соправители царской воли не нарушат.

— Не нарушат, — подтвердил князь Сакульский.