Князь

— Штраф на весь поселок опричники наложили, — признал поп. — За душегубство и грабеж указали весь убыток двинским людям выплатить. Тысячу семьсот шестьдесят четыре рубля. Деньги — то непомерные, княже, сам понимаешь. А кому охота тягло лишнее на себе тянуть? Посему все, кто мог, и разбежались. Токмо приписные люди и остались. От правежа государева все едино не скрыться. Плачут слезами горючими, да тянут. Однако же ныне хоть с тяглом государевом легче. Государь подьячего своего вернул подати в казну собирать, посему лишнего более не требует.

— А до этого кто собирал? — уточнил Зверев.

— Дык, государь-то наш всемилостивейший дозволил всем, кто тягло без надзора царского платить согласен, самим себе из люда местного судей избирать, старост да сборщиков, — напомнил отец Иннокентий о преобразованиях, сделанных Иоанном Васильевичем еще в середине века. — Государь наш, знамо дело, в мудрость народа русского, православного, верит и посему без кнута воеводского жить позволяет, по справедливости и по совести.

— И? — не понял смысла столь долгого вступления князь.

— Волость-то наша от Холмогор считается. Ну, тамошние люди после такового дозволения из своих купцов откупщиков выбрали, да все тягло на окраинные земли и переложили. Вот купец Бачурин, один из откупщиков двинских, и стал с Варгузы втрое супротив прежнего тягло требовать. За то его с людьми и побили. Ну а государь Иоанн Васильевич, как про сии безобразия прознал, так и повелел Варгузу нашу в опричные земли отписать да тягло взимать прежним порядком, без откупщиков.

— Как интересно, — хмыкнул Зверев. — Значит, лишнее тягло с вас потребовали люди двинские, зарезали вы их сами, а виновными в итоге опричников называете? Так выходит, отче? За то, что порядок навели, в деле разобрались и порядок восстановили?

— Дык… ведь… княже… — с запинками ответил поп. — Тыщу семьсот шестьдесят четыре рубля штрафа! Откель в Варгузе такие деньжищи? Эвон, как разом деревня обнищала-то. Пятый год ни единого вклада в храм никто не делает. Токмо на откуп все и трудятся…[262]

Отповедь князя изрядно испортила настроение отцу Иннокентию: с гостями он больше почти не разговаривал, смотрел в сторону, на вопросы отделывался ответами односложными. Наверное, больше всего ему теперь хотелось указать защитникам опричнины на порог — но желание заполучить хоть немного полновесного серебра при общем окружающем обнищании таки пересилило: батюшка князя с холопом и накормил, и спать положил, и даже помывку устроил. Правда, не в бане — ту разогревать бы слишком долго пришлось, а в обширной топке русской печи, стоящей у него дома. К вечеру она остыла аккурат так, что жар оставался, но не такой сильный, чтобы обжечься. Выпрямиться в печи было невозможно, но один человек сидя умещался. Намылиться и облиться — получалось.

Поутру переодевшийся в малицу и меховые штаны отец Иннокентий ошарашил князя видом трех собачьих упряжек, привязанных у крыльца. Одна была уже нагружена, две другие дожидались пассажиров.

— Однако… — только и крякнул Зверев, но задавать вопросы обиженному батюшке не стал. Просто сел, куда указано, и накрылся пологом из двойной оленьей шкуры. Каюры встали на полозья — и нары понеслись.

Уже через час все вопросы отпали сами собой, прежде всего, мчались запряженные веером псины почти вдвое быстрее, нежели лошадиная повозка, только встречный ветер хлестал путников по лицу. Широкий накатанный наст зимника улетал под полозья со скоростью мчащегося рысью скакуна. Но если скакуну уже через час следовало давать роздых — собаки темпа не сбрасывали ни на миг. Время от времени каюры, правда, делали небольшую остановку. Но лишь для того, чтобы обойти собак, осмотреть им лапы и проверить ремни и шлейки. А потом опять — гонка во весь опор.

Второй сюрприз ожидал князя поздно вечером, когда каюры остановились-таки на ночлег. Они наскоро собрали кожаный чум, перекидали туда с нарт меховые пологи, после чего покормили собак, бросив каждой по крупной мороженой рыбине, похожей на лососину. Уж кто-кто, а князь Сакульский, уже который десяток лет не выбиравшийся из походов, знал, что лошади в походе нужно на день никак не меньше пуда сена, либо полпуда и изрядную тору овса. Чтобы резво тянуть сани примерно такого же веса, как нарты, меньше чем парой не обойдешься. А лучше — запрячь тройку. Однако даже пара слабых рысаков слопает вдвое больше корма, нежели досталось собакам. На каждую упряжь из десяти псин — примерно пуд рыбы. Всего половина мешка! В дальних же ратных походах вес и размеры фуража — главная головная боль для любого воеводы.

Но и это еще не все! Собаки разгрызли свой ужин в считаные минуты — и, довольные, принялись укладываться спать. Лошади же подолгу жуют свое сено, каждый день отнимая по несколько драгоценных в дальнем походе часов!