Князь Арнаут

Увидев, что князь поднял голову, Фернан осмелился на неслыханную дерзость. Он подобрался к сеньору и, протянув ему кубок с вином, коснулся пальцами коленки Ренольда. Тот посмотрел на Тонно сверху вниз затуманенными глазами и, облизывая пересохшие губы, прошептал:

— Что за дьявол?

— Выпейте, ваше сиятельство, — попросил Фернан, — вот же и Лука вас просит.

Пёс действительно напомнил о себе, он заурчал, переводя взгляд с бывшего хозяина на нынешнего.

— Полюбил вас мой Железненький, — с явным удовольствием проговорил Тонно, качая головой и прищёлкивая языком. — Ах как полюбил. А всё запах. Да-да, ваше сиятельство, запах. Для зверя нюх что для нас глаза...

— Чего ты плетёшь, образина? — заворчал Ренольд, и пёс покосился на говорившего. — Не проспался ещё? Вот велю содрать с тебя кожу! Небось вмиг исправишься!.. Ладно, давай сюда!

Ренольд принял кубок из рук грума и, запрокинув голову, принялся жадно пить. Когда всё вино до капли исчезло в глотке князя, он швырнул чашу, и она со звоном покатилась по каменному полу. Кто-то из бражников, заснувших там, где сон поборол их, прямо за дубовым столом хлебосольного хозяина, в недоумении поднял голову.

— Тревога! — хватаясь спросонья за меч, заорал один из молодчиков Вальтера. — Язычни... ни... ки...

Он громко икнул и потянулся к чаше, но, сделав неловкое движение, уронил её, отчего вино разлилось по столу. Ренольд захохотал и, крикнув слуг, велел им позаботиться о бдительном тамплиере. Фернан понял, что гнев князя (впрочем, более притворный, чем настоящий) растаял, и продолжал:

— Да. Это уж точно. Лука мой признал вас и любит больше, чем меня. — Тонно вздохнул: — А не я ли кормил эту тварь?.. Вы только поглядите, как смотрит?! Ей-богу, прикажете вы, он и меня сожрёт, не поморщится. Не помнит добра, вас полюбил. Вас...

— Добрая псина, — Ренольд погладил пса. Тот заурчал. Тогда рыцарь протянул руку и взял со стола не доглоданный кем-то из гостей окорок и сунул его в морду Луке. — Ешь, дружище.

Пёс, однако, не спешил принимать угощения.

— Что это он? — удивился Ренольд. — Обожрался, что ли?

— Да уж, — хохотнул Фернан, — ужин ему достался отменный.

Князь нахмурился. Трупы слуг патриарха, разумеется, убрали, да и сам Ренольд, казалось, забыл о некоторых событиях прошедшего вечера. Теперь в памяти князя одна за другой начинали воскрешаться картины, предшествовавшие аресту Эмери.

— А вы положите мясо на пол, ваше сиятельство, он ведь не берёт из рук, — напомнил Тонно.

— Дай-ка мне ещё вина, образина, — приказал князь, бросил остатки окорока перед собакой и, обращаясь уже к ней, добавил с напускной сердитостью: — Скажите, пожалуйста, какие мы гордые!

Выпив ещё вина, Ренольд совершенно обрёл ясность мыслей и спросил:

— Что ты такое говорил насчёт запаха?

— Ничего особенного, ваше сиятельство, — прошептал Фернан, тараща глаза. — Просто этот зверь ненавидит всех людей, а вас сразу полюбил. Унюхал в вас хозяина...

— Ты что, урод? Хочешь сказать, что от меня несёт псиной?!

— Совсем не то, государь, совсем не то! — поспешил объясниться Тонно. — Он чует нечто особое, неуловимое, недоступное человеческому нюху. Учуял он в вас природного вожака, предводителя людей, такого же, как он сам среди собак... — Не будучи в силах сдержать своего восхищения вчерашним поступком князя, Фернан воскликнул: — Задали, ох задали вы трёпку их святейшеству! Я потому, как узнал, что вы хотите подарить Луку монсеньору, согласился отдать его вам даром. Чаял я, что мой Железненький подерёт его. Ах, если б не тот смельчак вчера, наш святоша... — Тонно выразительно повёл длинным сломанным чёрным от грязи ногтем большого пальца по своему горлу и закончил: — Разговаривал бы наш молитвенник с чёртом.

— Я бы велел Луке не трогать монсеньора, — проговорил Ренольд хмуро, подумав о том, что, пожалуй, чуть не переусердствовал вчера. Патриарх нужен был ему живым.

Фернан закивал и поспешил заверить:

— Уж вас-то бы он послушался, ваше сиятельство. Уж так полюбил вас зверюга, так полюбил. Признал, признал вас...

— Хватит причитать! — оборвал грума князь. Несмотря на заверения бывшего хозяина Железного Луки, он не испытывал уверенности в том, что зверь послушался бы его и отказал себе в удовольствии полакомиться жирным мясцом патриарха. — Скажи-ка лучше, чем тебе не люб монсеньор? Ведь за что-то же ты его ненавидишь?

Не нужно было быть провидцем, чтобы понять, чувства, питаемые грумом к Эмери, носят сугубо личный характер. При упоминании имени патриарха в глазах Тонно появлялись искорки злобы, что делало его ещё более похожим на подаренного им князю пса.

— Эх, ваше сиятельство, — Фернан вздохнул, — шесть лет прошло, а как вспоминаю я, так сердце моё заходится от тоски и горя. Были у меня жена и дочка. Как раз, когда выступили мы с князем Раймундом к Инабу, я при одном рыцаре служил, Бернаром его звали... Упокой Господи его душу. Так вот, как выступили мы, я жене перед тем наказал, чтобы она из города не ездила никуда... Как чувствовал я...

Произнося эти слова, Тонно смотрел куда-то в сторону, и голос его едва заметно дрожал.