Князь Арнаут

Первыми отреагировали свои, горцы. Бросая бесполезные теперь луки, они в ужасе устремились за конниками. Последними поняли, что происходит, твердолобые германцы. Одни из них обратились в бегство, но другие вовремя сообразили, что так их просто изрубят в капусту, и принялись, становясь на колени и поднимая руки над головами, просить о пощаде.

Отдав своим приказание не убивать понапрасну хороших воинов, Ренольд, хотя и с явным опозданием, затрубил в рог. Подхватив сигнал предводителя, рыцари пришпоривали копей и, сметая всё и вся на своём пути, устремились к лагерю Гороса.

Всё имущество врагов попало в руки победителей. Только их алчность и спасла князя Киликии, который, укрывшись плащом простого воина, бежал с поля битвы с несколькими своими приближёнными. И никому, кстати, не пришлось «поворачиваться спиной к неприятелю», даже достославным «рыцарям из Буанотта»[99].

Опережая ветер, весть о победе над врагами помчалась в столицу княжества, чтобы наполнить сердце Констанс радостью и гордостью за любимого. Княгиня уже знала, что скоро сумеет достойным образом вознаградить своего героя за храбрость и доблесть в битве с врагами. Старуха Эксиния (она, как мы знаем, никогда не ошибалась в подобных делах) сказала, что после Крещения у госпожи родится мальчик.

Констанс была вне себя от счастья, она уже знала, что назовёт дитя Ренольдом.

IV

На севере поменялся расклад сил.

В 1155 году умер иконийский султан Масуд, оставив двоих сыновей — претендентов на престол отца. Старший, Килидж Арслан Второй, нашёл поддержку у представителей одной ветви соседей, князей Даншмендов, младший, Шахиншах, — у другой, старшей, в частности у Ягизьяни[100], эмира Себастии. Последний пригласил в союзники Нур ед-Дина[101]. Одним словом, в лагере неверных вспыхнула война, обещавшая передышку христианам.

Тем временем там уже почти достигший двадцатипятилетия король Бальдуэн Третий, снискав себе славу и уважение современников вследствие взятия Аскалона, окончательно утвердился на троне.

Мелисанда же, как уже говорилось, подчинившись решению нобилитета Иерусалимского государства, удалилась во вдовий удел, которым для неё стал богатый город Наплуз и прилегавшие к нему окрестности. В 1155 году вдовствующая королева вела частную жизнь, не касаясь более дел государственных[102].

Годы, а вернее всего, тяжёлый стресс, связанный с понесённым поражением, всё настойчивее давали о себе знать, и Мелисанда нередко недомогала и, конечно же, находясь вдали от светских забот и милой сердцу круговерти большого Иерусалимского двора, довольно часто скучала.

Формально примирившись с венценосным отпрыском, в душе она не простила Бальдуэна, просто не могла сделать этого. Не избыло сердце обиды и на многих баронов, что столь легко отшатнулись от неё. Она так до конца и не извинила патриарха Фульке за то, что он, пусть и под давлением обстоятельств, повенчал Бальдуэна на царство одного. Мог, мог монсеньор выстоять ради интересов той, благодаря милости которой удостоился столь высокого поста. Грозили зарезать, если ослушается? Полно, ваше святейшество! Не посмели бы!

По-настоящему простила она лишь коннетабля д’Иержа. Знала ведь, что не ловил звёзд с неба, потому и протащила его так высоко, подняла на высоты недостижимые. То, что сир Маннас уступил свою должность Онфруа Торонскому, — правильно и честно, последний не просто рыцарь, стратиг, только скромен сверх обыкновения и на удивление нечестолюбив.

И всё же... обидно!

Сама не раз легко отваживавшаяся на подлость, обман, клятвопреступление и даже убийство, Мелисанда не могла примириться с мыслью, что стала жертвой хитрости врагов или трусости людей, которым доверяла[103].

Теперь, как и совсем недавно, враг вновь жил в Антиохии На сей раз он персонифицировался не в постороннего человека, не в мужчину, что принесли столько горя дочерям короля Бальдуэна Второго и армянской княжны Морфии, а в близкого по крови человека. Нет, не Ренольда Шатийонского так ненавидела вдовствующая королева — его жена, племянница Констанс, дочь Алис, ещё несмышлёнышем невольно причинившая матери столько горя, теперь уже сознательно вмешалась в сферу интересов Мелисанды. Решаясь на такое, следовало помнить: тётушка не прощала подобных вещей никому.

Вполне понятно, что королева несказанно обрадовалась, когда ей доложили о прибытии в Наплуз человека, который, несомненно, мог рассказать ей много интересного. Несмотря на поздний час, королева велела не мешкая звать его к себе. Гостя проводили в спальню, где королева приняла его, лёжа в постели.