И даже стыдно как-то стало за свои шашни с немецкой дворянкой, хотя и понимал, что, увидев Агнессу опять не устоит. Похоже, так и будет жить меж двух домов, за что гореть ему, по словам священников, в геене огненной. Впрочем, родившись в атеистическом обществе, он легко нарушал все церковные запреты, не веря написанному людьми Священному писанию, другими же людьми и редактируемому. Зато именно поэтому он и смог в глазах всех, включая собственную жену, достаточно законно залегендировать своего же сына от чужой женщины. Он просто стал его крёстным отцом, чем нарушил требование, что крестными не могут быть отец и мать ребенка. Почему так, он не сильно разбирался, вроде как ему говорили, что в этом ограничении кроется практический смысл: если настоящие родители умирали, то воспитанием сироты должны были заняться крестные. Может быть. Но ему нужно было залегендировать своё присутствие при малыше и свою опёку над ним, и потому это он присутствовал при таинстве крещения младенца и после погружения Ваньки-Иоганна в купель принимал его из рук священника. Кстати, крещён был юный граф Волинский по православному обряду, чему Агнесса хоть и пыталась противиться, но не сильно. И теперь его ещё не родившийся сын от Вари (а он почему-то верил, что третьим ребёнком будет именно сын) сможет законно называть графа братом.
А на четвёртый день его добровольного семейного заточения примчался во двор гонец из Кремля, и вновь пришла пора князю оставлять родных дома, а самому садиться в седло и трястись по дорогам, ведущим к далёкому морю...