Князь Федор. Куликовская сеча (СИ)

Но Прохор с высоты своего возраста и опыта прожитых лет лишь посмеивался над волнениями Добрыни. Ибо, во-первых, коли по-настоящему любит, примет и увечным, стоящие бабы своих мужиков и безногими, безрукими привечают! Ну а во-вторых, коли и слабы были чувства молодой жены — сколько мужей на поле боя пало? А сколько вернется домой изувеченными, неспособными помочь по хозяйству?! Да на каждого уцелевшего ныне придется по две, а то и три молодых бабы, охочих до мужской ласки… А у Добрыни только лицо и изувечено, руки-ноги то на месте, да и не только они — к тому же старший дружинник в свои-то годы! Да кто от такого уйдет?!

А коли дура совсем и все же уйдет, то с пяток пригожих вдов за его внимание бороться станут…

Никите же «повезло» поменьше — срезень татарский выбил ратнику глаз. И хотя последний, подобно Прохору сражался до конца сечи, позже рана воспалилась, у дружинного поднялся жар. Теперь уж неизвестно, переживет ли дорогу воин — или на очередной стоянке возницам вновь придется наскоро копать очередную братскую могилу, в коей и упокоится Никита под глухую молитву своих невольных спутников…

Как похоронили они ополченца Трифона, бывшего кожевенником из Владимира — и следующего на их же телеге. Его рана, оставленная татарской стрелой и воспалившаяся в пути, успела забрать вчера жизнь немолодого уже, пожившего воя… Единственное утешение — но разве достаточно оно для оставшихся дома близких, семьи?!

Елецкий дружинник по понятным причинам был не слишком многословен в дороге, больше разговаривали Прохор и Добрыня. Как известно, говорили о бабах — а также о том, что будут делать, возвернувшись домой. Как встретят их родные — и чем встретят, что приготовят поснедать… Кузнец хоть и посмеивался над молодым дружинником, а у самого-то сердце нет-нет, да замирало при мыслях о Дуне и детках, о теплых и нежных объятьях любимой жены… Он ведь уже успел мысленно проститься с ней — когда кривой клинок черкеса врубился в крепкое тело могучего кузнеца!

…Встревоженные крики возниц и раненых разбудили задремавшего было Прохора, когда солнце перевалило далеко за полдень. Спросонья ополченец не сразу разобрал, что с закатной стороны показался многочисленный отряд конных, спешно сближающихся с обозом раненых! Одним из нескольких обозов — неминуемо отставших от войска великого князя из-за многочисленности взятых на Куликовом поле трофеев. Одного железа сколько собрали! И ведь когда его собирали, кузнец мог лишь радоваться — сколько отличного, рабочего сырья ему достанется, сколько платы получит мастеровой от княжьего двора за свои будущие труды!

А получается, что железо то боком выходит…

Стремительно сближаются с обозом неизвестные всадники, призывно, грозно трубя на скаку! Встреча с ними, как видно, не сулит раненым и возницам ничего хорошего… И ведь охраны толком нет: татар-то прогнали, кого опасаться? Так и конные же заходят не с полуденной, а закатной стороны… Неужто литовцы?! Но они вроде как к Москве шли — вот великий князь с войском и поспешил вперед, перехватить сынка Ольгердовского…

— Всадник на червленном стяге… Всадник, шитый серебром да с мечом белым и щитом! Ягайло это, братцы.

Голос подал востроглазый Добрыня, уже нашаривающий под мешками с сеном свой меч. Схватился за верную секиру и Прохор, охнув от резкой боли в правом боку… Да что толку-то с одной секирой, против конных?! Разве что телеги вкруг построить, да за ними литвин встречать…

Так уже не успеть-то кругом! И встречать ворога на деле особо некому… Какие из раненых вои?!

Пробудился даже бредящий во сне Никита. Осмотревшись по сторонам, он лишь вначале заострил внимание на приближающихся литовцев — по всему видать, действительно решившихся напасть на раненых, покрыв свое имя вечным позором! После же елецкий дружинник перевел свой взгляд на полудень — и, всмотревшись в степную сторону, негромко произнес:

— Наши…

— Да какие наши, братец! Литвины вон, неужели не видишь?!

Прохор не сдержал возгласа, потому как страх и отчаяние заполонили его душу: стоило ли до последнего драться на Куликовом поле и выжить в жаркой сече с татарами, чтобы теперь вот так запросто сгинуть по дороге домой?!

Но, невольно бросив взгляд на полудень, кузнец осекся, увидев, что и с той стороны показалась стремительно приближающаяся к обозу конная рать! Заодно разглядел Прохор и вытканные на ратных стягах лики Господа и Богородицы, и образа Святых — гордо реющие над остроконечными шеломами дружинников, спешащих наперерез ворогу! И литовцы уже начали замедляться, заприметив нового противника, показавшегося из-за ближнего леса — а кузнец едва слушающимися его губами негромко повторил за Никитой:

— Наши…

И словно в ответ с полуденной стороны грозно, торжественно прогремело:

— РУ-У-УСЬ!!!

Глава 10

— РУ-У-УСЬ!!!

Единым боевым кличем гремит все рязанское войско! Кричу и я, напрягая голосовые связки едва ли не из последних сил! Все же когда идёшь с соратниками (друзьями, товарищами) на врага, и все вдруг заорали свой боевой клич — это прям бодрит! И не присоединиться к нему просто преступно…