Князь Ядыгар

До Евстафия, одного из сотен походных священников, направленных московским митрополитом для окропления православного воинства в поход на Казань, я добрался не сразу. Почти час мне пришлось месить грязь и снег в поисках этого неугомонного священника, успевшего за это время и двоих младенцев окрестить, и место для новой церкви присмотреть, и исповедь у какого–то страждущего принять. Словом, когда я его все-таки нашел, мою одежду, несмотря на легкий мороз, можно было выжимать от пота.

– Доброго здравия, отец, – Евстафий оказался небольшого роста, довольно упитанным и, буквально, излучал энергию. – Дело у меня до тебя важное, самим Великим Государем порученное.

Упоминание царя его тут же сдуло словно воздушный шарик. Он весь как-то подобрался, и мелко-мелко задышал.

– Говорят, есть иноземная бумага у тебя? – глазки у святого отца ту же забегали, как у пойманного вора. – Не бойся, в накладе не останешься, – с этими словами я выразительно потряс кожаным кошельком-мешочком, содержимое которого сразу же отозвалось приятным звоном. – Все, что у тебя есть возьму.

«Ого-го, как ты друг любезный возбудился! Видно, за деньги и Родину продашь». Заинтересованно засопевший толстячок, быстро оглядевшись по сторонам, махнул рукой в сторону небольшого и хлипкого на вид шалаша. Забравшись внутрь, я старался не дышать, опасаясь, что это все вокруг меня сейчас развалится.

– Смотри, княже, вот она родимая, – старик выкопал из-под земли плотный сверток и водрузил его себе на колени. – Гишпанская бумазея, ни чета нашему пергаменту. Как молоко бела, – он развернул овечью шкуру, вытаскивая на свет десятка два криво обрезанных светло-серых листа. – Баская бумазея, – нахваливал он товар, гладя верхний лист скрюченными заскорузлыми пальцами. – Весточку своей любушке напишешь на такой бумазее, она и рада будет...

Мне же выбирать было не из чего. Эти непонятно как оказавшиеся у священника листы испанской бумаги были для самым меня настоящим спасением – моим шансом исполнить поручение царя и, как можно скорее, добраться до Москвы.

– Дам шесть полновесных золотых дирхема, старик, – я отсчитал прямо на бумагу шесть тускло блеснувших желтым кругляшей. – И вот еще что...

Мой блуждавший по скудному убранству шала взгляд вдруг задержался на парочке липовых дощечек с какими-то рисунками, что скромно притулились рядом с небольшими глиняными кувшинчиками. «Что это? Дощечки какие-то... Рисунки, вроде. Рисунки! Б...ь, рисунки!». Мне вдруг пришла в голову совершенно безумная идея о том, как мне возвратиться домой. «Зачем мне рваться в Москву? Вдруг та икона окажется пустышкой? И что потом? На запад? Искать да Винчи, Веласкеса? Черт, один уже того, умер, второй, наоборот, еще не родился... Надо просто найти хорошего художника, который мне нарисует картину-портал. Не получиться, найду другого, третьего, четвертого! Не поможет, найму на западе лучшего...».

– Старик, в этом кошеле больше полусотни таньга. Видишь? – я дал ему заглянуть внутрь, где поблескивало целое состояние. – Я дам еще столько, если ты нарисуешь мне картину, – старика аж затрясло от жадности; и в какой-то момент мне даже показалось, что его вот-вот удар стукнет. – Такую, чтобы как живая, чтобы настоящая, – тот завороженно смотря на деньги, закивал головой. – Понимаешь? Чтобы пробирало... Знаешь, что нарисуй мне...

Я думал не долго. Собственно, ничего толком не зная об особенностях создания картин – порталов, мне и особо-то выбирать было не из чего.

– Великого Государя портрет мне нарисуй, чтобы, значит, милость его всегда со мной была, – брякнул я почти первое, что пришло мне на ум и казалось естественной просьбой для верного подданного. – Держи монеты.

Я забрал сверток с бумагой и сунул старику в трясущиеся руки кошель с деньгами. Тот некоторое время с перекошенным лицом смотрел на деньги, словно они уже потеряли для него всякую ценность и превратились в коровьи лепешки. К сожалению, тогда эта странность в поведении священника прошла мимо меня. В мыслях я уже снаряжал патроны и стрелял из мушкета, а может и любовался десятком картин-порталов. И даже подумать не мог, что казавшаяся мне гениальной просьба нарисовать картину – портрет царя здесь и сейчас может обернуться чем-то опасным.

Следующие дни показались мне сумасшедшими по дикому напряжению. Я, как сомнамбула, вставал за светло и возвращался в свой шатер только лишь глубокой ночью. Чувствуя, как на глазах словно вода через решето утекали дни, я носился, носился и носился как проклятый, все сильнее и сильнее взвинчивая темп.

– … Что вы дергаетесь, как беременные?! – с самого утра с красными от недосыпа глазами орал я на отобранную в качестве стрелков десятку парней, которые ни как не могли привыкнуть к странным для этого времени упражнениям. – Мушкет к ноге! К ноге, говорю, а не на ногу! Это дубина?! Молодка с сиськами? Это твое оружие! Смертоносное оружие, которого нет ни у кого и еще долго не будет!