Князь из десантуры

– Да уж сразу видно, что вы как были батальонным командиром, так и остались, не чета офицерам Генштаба. Анализ и дедукция – не ваш конёк. Отец Василий дошёл до Монголии! И обратил язычников в христианство. Однако прошло время, сменились поколения. Кочевники исказили суть православия, оставив лишь основные его символы, но забыв о гуманистическом смысле и заповедях. Видимо, ваши друзья неверно рассчитали время и устроили экспедицию слишком рано.

Я поражённо молчал. Левинзон был совершенно прав. Он был прав даже в том, о чём никак не мог знать: тибетец действительно ошибся с расчётами, да и определённые события испортили правильность временного перехода.

А ведь я до последнего момента надеялся, что моя нынешняя служба у большевиков обратится в фикцию, в пустышку; что ничего не выйдет, и совесть моя будет чиста. И мраморные дворцы древнего Рима не изуродуют щербины от пуль и кумачовые лозунги.

Дверь неожиданно распахнули, не постучав. В купе заглянул какой-то неприятный тип, извинился по-русски и закрыл дверь.

Это незначительное происшествие странно повлияло на Левинзона: он побледнел, подобрался. Открыл свой саквояж, вытащил револьвер и сунул в карман.

– Я ненадолго. Будьте в купе, никуда не уходите. Не посмейте бежать: в крайнем случае мы справимся и без вас, а вот вашим близким тогда ничто не поможет.

Он умчался, а я лихорадочно думал, что мне теперь делать. Очень важную часть воспоминаний, описывающих само событие открытия портала и перехода в прошлое, Левинзон видеть не мог: я писал об этом сегодня утром. Теперь было ясно, что мои дневники как-то помогали комиссару, и его слова, что они «в крайнем случае справятся без меня», не были пустой угрозой.

Я достал коричневую папку, взял верхние пять листов. Скомкал их. Жечь было нельзя – Левинзон сразу бы догадался по запаху горелой бумаги.

Разорвал, открыл окно и выбросил – белые обрывки унеслись в ночь, словно микроскопическая снежная метель.

Остаток дороги мой спутник был необычайно нервным – то запирал купе и не отвечал на стук проводника, предлагавшего чай; то срывался и бегал по поезду. Я был даже рад тому обстоятельству, что он не мучает меня разговорами.

Настала последняя ночь, наутро прибудем в Москву. Левинзон лёг не раздеваясь. Пристроил револьвер под подушкой. Сказал:

– Послушайте, Ярилов. Теперь может произойти всякое. Если я вдруг исчезну на некоторое время, не делайте глупостей.

– Не понимаю. Что случилось?