Князь из десантуры

– Я виноват перед вами, друзья. Звон чужого золота заглушил тихое сопение моей совести. Когда ты, Анри, рассказал о сундуке вашего главного тамплиерского боярина, или как его там, я сразу понял, что речь идёт о хабаре, который мы взяли с боем вместе с Плоскиней, напав на купеческий караван год назад. Тогда бес попутал меня в первый раз: я выкрал добычу, сбежал от бродников и спрятал ларец в одном укромном месте, а сам схоронился у половцев, поступив на службу к Тугорбеку. Думал, когда всё уляжется, забрать богатства и уж тогда погулять от души. Но ватаман искал меня по всей степи, а потом дело запуталось ещё больше: сначала появился Дмитрий, после Анри, потом мы едва ушли от разбойников Плоскини и Калояна. А в Киеве, после рассказа франка, я понял, что не видать мне сундука с золотом. Бес попутал меня во второй раз, и я снова сбежал. Простите меня, братья!

Франк покачал головой:

– После того, как ты спас нас от верной смерти, какие могут быть сомнения в твоём благородстве? Кроме того, ты ведь не шевалье, вся прошлая жизнь приучала тебя стремиться к обогащению способами, не всегда принятыми среди высшего сословия. Хотя, положа руку на сердце, должен заметить: я видел многих кавалеров, баронов и даже князей церкви, которым блеск золота затмевал глаза и заставлял забывать о божьих заповедях! Но теперь, когда всё позади, я с нетерпением жду возможности скакать рядом с тобой к тому тайному месту, где спрятана главная реликвия моего ордена.

Молчавший до сих пор Ведмедь хмыкнул. Хорь огорчённо сказал:

– Не придётся никуда скакать, брат Анри. Я выкупил вас из рабства за золото, которое было в ларце тамплиеров. Но самого ларца, как и иконы Спасителя, нет.

Мне пришлось разрубить и сжечь их, чтобы спасти свою жизнь. Ты поторопился, когда сказал, что у тебя нет ко мне притязаний.

Франк вскрикнул и закрыл лицо ладонями.

Все неловко молчали, слушая глухие рыдания храброго воина, которого не могли заставить плакать ни смерти боевых товарищей, ни тяжкие раны и немыслимые испытания.

Хорь не выдержал, тоже вытер глаза:

– Коли бы я знал, что мой брат будет так сокрушаться, то лучше остался в том подземелье навсегда…

Дмитрий подошёл, положил руку на плечо бродника:

– Не кори себя, Хорь. Господь дал тебе возможность спастись, пусть и ценой своего образа и тамплиерской реликвии – значит, рассчитывает на тебя в будущем. Одно доброе дело ты уже сотворил – спас меня и Анри.

Наконец, де ля Тур вытер слёзы и спросил твёрдым голосом:

– Всё погибло, брат Хорь? И записи, и сам сундук, бронзовые львиные лапы-ручки, и медные листы, которыми он был обит изнутри?

– Да, – горько сказал бродник, – сундук я разрубил на щепки и сжёг, как и записи. А медь и бронзу забрал, они в моей седельной сумке, всё же металл, ценность, хотел продать. Нет мне прощения!

Анри вскочил и радостно закричал:

– Как прекрасна твоя жадность! Так что же ты меня пугаешь, балбес! Веди скорее меня туда, где эта твоя сумка.

* * *

Если бы у тварей божиих существовали летописцы, то лето 1223 года от Рождества Христова навсегда осталось бы в памяти птиц и зверей, как Золотой Век. Девять десятых русского войска полегло ради этого праздника обжорства…

Вороны объедались так, что не могли взлететь, и только сидели чёрными раздутыми шарами, с трудом разевая измазанные свернувшейся кровью масляные клювы. Орлы всё реже маячили в небе – искать добычу не было резона, вся степь стала пиршественным столом, богатым лошадиными и человеческими трупами.

Волки неимоверно расплодились – каждому щенку из весеннего помёта находился жирный кусок. Главы семейств поднимались с земли только для того, чтобы отрыгнуть лишнее, и лениво любовались блестящей шерстью сытых подруг.

Привольным стало житьё и у вечных жертв – зайцев и косуль, пугливых сусликов и гордых дроф. Хищникам стало не до них, и можно было чуть ли не мимо волчьего носа прошмыгнуть незамеченным.

Поэтому новое опасное существо, появившееся в степи, вызывало ужас и панику у разленившихся травоядных. Жуткой чёрной тенью култыхало оно в ночной тьме, и даже в его неуклюжести чувствовалась угроза. Всё больше звериного в нём было: припадало к земле, обнюхивая следы, шумно втягивая воздух, привставало ненадолго на задние конечности, осматриваясь, – и вновь падало на четвереньки, ковыляя уродливой рысью. Злобное бормотание становилось всё менее разборчивым, человеческие слова заменялись хриплыми звуками, похожими на короткий волчий лай. Одежда давно порвалась и свисала грязными клочьями, как линяющая шерсть.

И только стальная цепь, перехватывающая шею зверя, блестела в лунном свете.

Почувствовав запах дыма, бывший шаман Сихер подкрался к стоянке совсем близко. Долго вглядывался в человеческие фигуры. Нет! Опять не то.

Задрал зарастающее шерстью лицо к небу. В зрачки ударил лунный свет, окрасил жёлтым белки глаз, сводя с ума, заливая тоской. Завыл:

– Ярило-о-у! У-у-у!

Всхрапнули, рванулись стреноженные кони. Азамат оторвал голову от кошмы, выскочил из кибитки.

Монголы-караульные, сжимая дрожащими пальцами рукояти сабель, вглядывались в залитую неверным светом равнину.