Князь Клюква

Князь немного подумал. Спросил:

– Эта притча – она к чему?

– К тому, пресветлый, что духовное первородство превыше телесного.

«Это он про то, что ромейская империя и без Зоиного потомства не сгинет, – догадался Святослав, сделав благочестивую мину, под стать поучению. – Ишь, ловок языком кружева плести. Тонкоумен. Ну ничего. Поглядим, кто кого перекрутит. Я тебя, черноглазый, ныне вечером маленько помучаю, соли на подхвостицу посыплю…»

Вслух же сказал:

– Люб ты мне, мудрый отче. Вечером в твою честь устрою великий пир. Поглядишь, как в Вышгороде живут.

– У меня грамота к великому архонту от базилевса, – слегка нахмурился посол. – Когда я получу аудиенцию?

Князь свесился с седла, доверительно шепнул:

– Ты же не из-за грамоты приехал, верно? Я чай, хочешь с отцом по душам поговорить? А по душам на пиру, да под вино, оно лучше выйдет… Я друг тебе, потому и про пир надумал.

Повеселел грек.

– Ах, так вечером и государь пожалует? Это дело иное!

– Пожалует ли, нет ли, со всей верностью сказать не могу, – пожал плечами Святослав. – На всё его государева воля. Однако ж редко бывает, чтоб я устроил великий пир, а отец не пришел. Он веселье любит, а веселее моих пиров нет. – И подмигнул. – Потолкуете без церемоний, всё обговорите. А парадная аудиенция обождет.

Посол так и просиял, даже растроганную слезу смахнул.

– Тебя, принц Никола, мне Господь послал!

Великий пир, в отличие от пира большого, который мог быть устроен в любом из десяти дворов и подворий огромной резиденции, всегда проходил в главной горнице главного терема, где могли рассесться за столами не только бояре, но и старшая дружина, а посередине еще оставалось место для «игрищ» и «позорищ», то есть представлений.

Хоть Святослав Ярославич и сделал вид, будто придумал затеять празднество в честь константинопольского гостя лишь у самых стен Вышгорода, на самом деле подготовка к хлопотному действу длилась уже четвертый день – с тех пор, как с днепровских порогов прискакал посыльный, доложивший о появлении посольского корабля.

Высокое крыльцо покрыли зеленым сукном, по которому целый день вверх-вниз топала сотня воинов, чтоб ткань не выглядела слишком новой, прибитой специально для грека. В сенях закопченные стены закрыли красным шелком, которого понадобилось до тысячи локтей. Пиршественную залу всю обили парчой. Такого расточительства не могли бы себе позволить ни восточный император, ни западный. В Вышгород золототканые шпалеры доставили из киевского дворца; туда и увезут, когда посол отбудет восвояси.

Полы повсюду очистили от мусора, помыли, на видных местах покрыли коврами, а где не хватило – натерли воском до яркого блеска. Ходить по этой скользкости следовало умеючи, поэтому медведей-дружинников провели в горницу заранее, и некоторые с превеликим грохотом падали. Но когда пресветлый князь ввел ромейского гостя, все уже сидели за столами и делали вид, что давно пируют.

По обе стороны от пустого Ярославова кресла разместились «старые» бояре – думцы. Дальше – бояре «молодшие». Потом «мужи» – военачальники и самые именитые дружинники: что ни воин – настоящий богатырь. Всего приглашенных было до двух сотен, а слуг – коморников, свечегасов, подавальщиков, виночерпиев – вдвое больше.

Под невысокими расписными сводами висели медные люстры-хоросы, в каждой по четыре дюжины толстых свечей. Столовое серебро – тяжелое, массивное, немецкой работы – переливалось отраженными огоньками.

– Садись, отче, у нас попросту, – показал князь на почетное место подле великокняжеского резного седалища. – Встают, только когда батюшка пожалует, а так всяк угощается, свободные речи ведет. Не то что у вас, на кесаревых пирах.

Грек пострелял глазами туда-сюда: по лицам, по стенам, по пустой, устланной коврами площадке в центре горницы, по столам.

Угощения было немного: хлебы, корчаги с солью да кувшины с пивом. Это нарочно – чтобы дружинники раньше времени не намусорили, не попортили красоту. Пока все сидели чинно, щипали от караваев куски, обмакивали в солонки. Делали вид, что не очень-то и глазеют на византийского посла.

– Да, это мало похоже на пиры у базилевса, – снисходительно молвил Агафодор. – У нас сидят только патриции и вельможи, гости попроще стоят в нижней части залы. Много вина, разных кушаний. Ваша северная умеренность мне по сердцу, принц.

Тут Святослав подмигнул дворецкому, недвижно стоявшему у дальней двери. На безволосом желтом лице распорядителя чуть приподнялась левая бровь – черная, густая. Полные руки, сложенные на груди, остались без движения, сочные губы не дрогнули.

В тот же миг узорчатые двери распахнулись, и подавалы, все в одинаковых малиновых рубахах, стали вносить первую смену блюд: лебедей, гусей и тетерок, которые были ощипаны, запечены, а после вновь утыканы перьями, так что смотрелись, будто живые. По горнице распространился аромат имбиря и шафрана – пряностей, доставляемых из невозможно далеких стран.

Дворецкий опустил левую бровь, поднял правую.