Князь Курбский

– Помнится,  – сказал Никанор,  – был в ризнице перстень царицы Анастасии Романовны?

– Как же, сама сняла с руки и отдала отцу ризничему, а перстень-то с надписью ее имени и с лазоревым яхонтом, и к чудотворной-то иконе привесила шитую золотом пелену своего рукоделия, а князь Курбский из ливонского похода прислал позолоченный бокал.

Юрий тяжко вздохнул; Заболоцкий оглянулся, спросил его, о чем он вздыхает.

– Как бы хотел я там помолиться, где бывал отец мой.

– Бог – отец сиротам,  – сказал Заболоцкий,  – не оставит и тебя. Чудны судьбы Господни! Прославилась Печорская обитель. А знаешь ли, как она основалась? Был отшельник; неизвестно, откуда пришел он в то место; неизвестно, сколько лет прожил там и когда отошел к Богу, известно только, что он жил в горной пещере и назвал ее Богозданною. Прошло много времени, когда двое ловчих, гоняясь в лесу, пришли на то место, где стоит ныне церковь Владычицы; вдруг послышалось им сладкое пение, как будто ангельские голоса, и вокруг разливалось благоухание. Удивленные ловчие рассказывали о том окружным жителям, но ничего там не видели, кроме горы и дремучего леса, а случилось, по многих годах, владельцу того места поселиться в надгорье у речки, и рубил он лес на горе, подсек превысокий дуб, покатился тот дуб на другие деревья, на край горы с такою силою, что с корнями их выворотил; тогда вдруг увидели отверстие глубокой пещеры и над нею надпись на камне: пещера Богозданная.

– А кто же соорудил церковь подземную? – спросил Юрий.

– Священник из Юрьева. Терпя обиды от немцев, он переселился во Псков, а оттуда перешел в пещеру; полюбив пустынное место, он первый начал копать церковь в горе, поставил на столбах две кельи; тут Бог привел ему и постричься. Лет девяносто прошло, освятили пещерную церковь; старца-священника давно в живых не было, но видно, что был богатырской силы; на теле его найдена под рясой кольчуга. А всего более послужил обители дьяк Мисюрь; его волостными и казною прокопана гора в самую глубину, и обитель-то основал он, провел ручей-каменец сквозь нее, подняв воду на гору, и с той поры славна стала обитель Печорская. Сказать правду, последний раз слушая там благовест большого колокола, я прослезился…

– Отчего же, друг? – спросил Никанор.

– Два года, как тот колокол прислан от воевод по взятии Вельяна, а с той поры из воевод немного осталось: Адашевых поминай, Петра Шуйского тоже, Курбский в Литве, людская жизнь переменчивей звука, а колокол все по-прежнему благовестит!

Вдруг послышался звон колокольчика под окнами Заболоцкого.

– Что это? – спросил с удивлением Никанор.

– Это наш Никола-юродивый; разве ты не знал о нем?

– Слыхал много и желал бы увидеть его. Не привелось с ним встречаться, когда бывал он во Пскове.

– Он святой человек,  – сказал Заболоцкий,  – кто что ни говори, а его слово даром не пропадет. Теперь он ходит, собирает подаяние на разоренных пожаром и многим помог, но вот он идет ко мне на крыльцо; ты увидишь его. Это он стучится.

И Заболоцкий пошел встретить Салоса.

– Рад доброму гостю! – сказал он, вводя его.

– Хорошо, у кого для добра всегда время есть,  – сказал Салос.

Никанор рассматривал юродивого и, казалось, был поражен его видом; в волнении души он закрыл рукою глаза, как будто бы видел в нем своего обличителя, но это было минутное движение, он задрожал и, снова устремив на него глаза, сказал:

– Какое сходство, таков был мой брат Николай.

– Все люди – братья,  – сказал Салос, простерши к нему объятия,  – а братья живут в несогласии, но Бог всех примирит! – Салос обнял Никанора; слезы покатились из его глаз.

– Ты плачешь, старец? – спросил Никанор.

– Оба мы старцы,  – отвечал Салос,  – а за двадцать лет еще цвела наша жизнь; не от радости побелели наши волосы, а на радость мы свиделись.

– Возможно ли? – сказал Никанор.  – Неужели ты мой брат, Николай?

– Я был Николай бедный, а ты Никанор богатый; теперь я Николай богатый, а ты Никанор бедный.

– Так, бедный,  – воскликнул Никанор, орошая слезами руки его.  – упреки совести – истинная бедность! Брат мой, прости меня!..  – И он хотел упасть к ногам Салоса, но Никола не допустил и, благословляя брата, сказал:

– Тот богат, кто примирится с совестью; ты раскаялся, я благословляю тебя именем Небесного нашего Отца!

– Брат мой! – продолжал Никанор.  – В каком виде я встречаю тебя? Это рубище! Эта веревка…

– Одежда братии Христовой,  – сказал Салос,  – рубище на теле – одежда для души, покров от суеты мира, а веревкой я связал тело, чтобы грехи не связали душу.

– Приди, возьми твое достояние,  – сказал Никанор,  – приди в дом брата; возьми все, что желаешь! Ты молчишь, брат мой, разве ты навсегда от меня отрекся?

– Никанор,  – сказал Салос,  – ты найдешь меня в каждом, кому прострешь руку помощи, а я не забуду тебя там, где сокровища ни тлеют, ни ржавеют.

– Для чего ты ведешь жизнь скитальца и осудил себя на бедность и нужду?

– Боюсь ржавчины, Никанор, она ко всему пристает. В довольстве да в роскоши тело светлеет, да душа ржавеет; а ведь Бог смотрится в душу человеческую! В темной душе не видать образа Божия.