Князь Лавин

Впереди, в распадке между двумя пологими сопками, заклубилась снежная пыль, потом показались желтовато-серые спины. Теперь главное, – ждать. Илуге поднял руку, его ноздри нервно подрагивали. Ждать, еще…

Рука резко опустилась и первый залп охотничьих стрел ушел почти без промаха. Раненые животные закричали, попадая под копыта своим, но сайгак, хоть и чуток, а близорук, и напуганный несется сломя голову. Так и сейчас: напиравшие сзади животные перепрыгнули павших – и угодили под второй залп.

Илуге не спеша достал из колчана стрелу, прицелился. Он специально не ставил метки на свои стрелы, пользовался обычными, из общего колчана. Пусть другие хвастаются у костров богатой добычей. Он, Илуге, уже может себе позволить не доказывать всем и каждому, что лучше других.

Стрелы у Чиркена были мечены в трех местах, и выпускал он их торопливо, практически вдогонку одну за другой. "Шесть, а то и семь сайг снимет", – подумал Илуге. Животные, наконец, поняли, что попали в ловушку, и на полной скорости понеслись по крутому боку холма влево. Ничего, пускай. В середине стада всегда идут беременные самки, а их, согласно охотничьим законам, и без того следовало пощадить, чтобы весной, в мае, народились неуклюжие горбоносые сайгачата. Пускай.

Впереди показались загонщики, подбиравшие раненных и убитых зверей и тащившие их навстречу. Глядя на перекинутых через седла антилоп, Илуге подсчитал: зверей шестьдесят- семьдесят добыли. Хорошо загонщики поработали: в открытой степи сайгак с его острым нюхом человека за тысячу шагов чует, а бегает так, что ни один конь со всадником на спине не угонится. Хорошая охота.

Чиркен, спешившись, уже отыскал одну из своих меченых стрел, надрезал горло убитому зверю, припал к жиле. Поднялся, отер рот. Улыбнулся пунцовыми от крови губами:

– Угощайся, угэрчи. Прими в дар от меня самое ценное – печень.

Илуге не стал отпираться. Ножом, висевшим за поясом, точно полоснул по правому боку сайгака, аккуратно вырезал печень, поделил надвое, половину поднес Чиркену:

– Да будет милостив к тебе дух этого зверя, хан. Да будут твои кони быстрыми, как ветер, а стрелы меткими, как эта!

Обычное пожелание, а Чиркен слегка покраснел. Эх, любит лесть молодой хан джунгаров!

– И тебе того же, угэрчи Илуге! Пусть укрепится твое мужество!

В степи считалось, что еще теплая печень только что убитого зверя добавляет человеку мужества и удачливости.

Они молча ели, блестя глазами, потом отерли рот и руки снегом, вскочили в седла. Охотники уже растягивали волокуши и счастливо орали, шлепая друг друга по спинам окровавленной пятерней – это тоже считалось пожеланием удачи.

– Так и не отпустишь их по домам? – вопрос был задан небрежно, слишком небрежно. Илуге улыбнулся уголком рта.

– Отчего же не отпущу? Аргун Тайлган на носу, нехорошо было бы.

– А потом? – не удержался-таки Чиркен.

– Потом соберу на Пупе, – коротко отвечал Илуге и почувствовал, как Чиркен вздохнул с видимым облегчением: Пуп место испокон веку нейтральное, а двадцатитысячное войско на твоих землях кого хочешь обеспокоит.

– А что же сам? Мать-то приедешь навестить? – теперь он говорил с ним иначе, – как тогда, когда был еще всего лишь опальным беглым наследником и они вместе жили у косхов.

Мать.

– Да, конечно, – бесцветно ответил Илуге.

***

Голова после пира гудела. Илуге, как вежливый хозяин, должен был, согласно обычаю, выпить с каждым из гостей. И каждому показать, что ценит его мужество. Ночь вышла длинной, очень длинной. К его удовольствию, маленькому куаньлину удалось поразить всех, включая его. Обычную еду степняков, – вареное мясо и пресные лепешки, – ему с помощью каких-то невиданных соусов удалось превратить в нечто необыкновенное.

Чиркен, как почетный гость в стане угэрчи, тоже остался, и отведенная ему юрта теперь выглядела до странности тихой, несмотря на то, что давно рассвело. Однако мегрелы, тэрэиты и ойраты уже снялись с места, торопясь в свои родные кочевья, – Илуге застал уже только закопченные круги на том месте, где стояли их юрты. Кхонги и ичелуги еще собирались, сворачивали войлоки, затейливо ругаясь и то и дело хватаясь за больные головы. Цахо, изрядно перебравший, видно, тоже еще не поднялся, – юрты уваров стояли, как стояли.

Илуге усмехнулся.

Джурджаган, на зависть бодрый, уже вовсю гонял своих сотников. Завидев угэрчи, он подъехал, оскалился добродушной ухмылкой сквозь рыжую бороду.

– Что, хороша вчера была арха, угэрчи?

Илуге промычал что-то нечленораздельное, потом загреб горстью снег и обтер пылающее лицо. Хорошо, хоть Яниру с женщинами отправил по домам раньше, воины спьяну передрались бы из-за них.

– Хороша, – наконец, выдавил он.

Джурджаган хмыкнул. Военный вождь джунгаров, такого же роста, что и Илуге, был куда шире в плечах, кряжистей. Такой вольет в себя бочонок – и не поперхнется!