Князь лжи

— Князь посадил меня сюда до тех, пока не оправлюсь, — я постучал себя по виску. — Теперь, кажется, всё в порядке, но лучше подождать ещё день или два. Это старое проклятье, оно порабощает меня на неделю или больше, всегда в одно и то же время года.

Мой сосед изумился настолько, что даже открыл рот. За последнюю минуту я произнёс больше слов, чем за весь предыдущий период пребывания в клетке.

— Кто ты? — поражённо спросил он.

Я честно представился, не забыв упомянуть Яальскую войну, и собственную — отнюдь не последнюю — роль в ней.

Он уважительно качнул головой. Меня он не знал, но почувствовал, что я говорю правду. Я же говорил ему правду только для того, что скрыть ложь. Надо было брать его, пока он не оправился от изумления. Я сказал:

— Могу замолвить и за тебя словечко.

У него отвисла челюсть. Дёрнулся кадык. Даже глазки влажно заблестели. Он уже похоронил себя — а тут…

— Конечно, не за просто так, — продолжал я всё тем же сухим, спокойным голосом человека, не привыкшего разбрасываться словами, но и не нарушающего данных обещаний.

— Что угодно… — поспешил он заверить меня.

— Отдай мне Майгру Хеклек Сайпегру, — произнёс я, посмотрев ему в глаза без тени смущения или сомнения.

Он не понял. Вымученно улыбнулся:

— Что?..

Я повторил. Он снова ничего не понял — моё предложение представлялось ему полным вздором. Да и как он мог отдать Майгру, если запретить или разрешить ей что-либо не мог никто, даже её законный муж?..

Сосед попросил меня объясниться. Я и не подумал это сделать. Я сказал:

— Отдашь — я распоряжусь, чтобы тебя выпустили.

«Я распоряжусь»!.. Как будто я не сидел в клетке по соседству с ним. Но надо было слышать, как это прозвучало. Сосед поверил сразу же. Да что там — в этот момент поверили бы и тюремщики, если бы только могли меня слышать…

— Но я не могу…

— Как хочешь.

Я пожал плечами и отвернулся. Никаких обсуждений, переговоров, объяснений. Предложение сделано — предложение отвергнуто. Более ты мне не интересен.

Он заволновался. Подполз к решётке, что-то ещё пытался спрашивать, предлагать, просить — я не отвечал. Да я и не вслушивался в этот словесный шум.

А потом он выдавил, натянуто смеясь:

— Да забирай, если хочешь…

Он думал, что его согласие ничего не значит. Ну как, в самом деле, я могу забрать Майгру? Куда забрать?.. Если я настолько могуществен, что могу распоряжаться в Яртальском Княжестве наравне с князем (а учинить насилие над столь влиятельной придворной дамой мог разве что сам правитель), что изменит согласие или несогласие низложенного, заключённого в тюрьму сановника? Так он рассуждал, и, полагая, что его личное согласие ничего не значит, «отдал» мне Майгру. С таким же успехом он мог бы подарить Луну или Солнце. Да забирай, если хочешь. Мне не жалко.

Улыбаясь, я повернулся к нему и отнял у него душу.

Мне не нужна была придворная дама Майгра Хеклек Сайпегра. Да и что бы я стал делать с этой заносчивой шлюхой? Мне нужна была Майгра, которая жила в его душе, потому что и сама его душа жила Майгрой. Говоря о различных душах или действующих началах в человеке (я, по примеру древних авторов, склонен разделять их на Холок, Шэ, Тэннак, Келат и иные, более высшие начала), никогда нельзя забывать об их внутреннем единстве, совмещении — но без окончательного слияния. Любовь может жить во всех душах человека, она и живёт во всех, но во всех — по-разному. Любовь есть стремление, тяготение к чему-либо, и в этом смысле всё живое в семисоставном естестве человека есть любовь. В этом смысле и ненависть, и желание вкуснее пожрать, и скупость, и прочее — всё это любовь, лишь обращённая к разным предметам. В отношении к Майгре проходил один из «жизненных нервов» моего соседа, потому что в этом чувстве заключалось то немногое настоящее, нефальшивое, что он ещё не успел утратить. Почти во всём остальном он был мёртв, хотя и не подозревал этого — как, впрочем, не подозревает о своей смерти и множество других людей. Его жизнь состояла из привычек и бестолковых перемещений — ведь, в самом деле, никак нельзя назвать «действиями» или «поступками» жизнь моего соседа и до заключения в клетку, и после. Он жил по инерции, как и большинство людей, купался в тёплом супчике телесных удовольствий, хотел устроиться поудобнее и жить поприятнее — и тем был доволен. К сорока годам всё, что ещё оставалось в нём настоящего, заключалось в отношении к Майгре, да и то, было размыто, распылено всем остальным бесцельным, пустым существованием. В остальном он был куклой, устроенной так, чтобы совершать определённые действия, произносить те или иные слова — и только.

Конечно, он не осознавал этого. Он полагал, что у него всё в порядке, вот только в тюрьме он оказался совершенно напрасно, по собственной глупости и княжескому жестокосердному произволу. Ему не нравилась обстановка, но в себе самом его, в общем и целом, устраивало всё, что есть. Да и как мертвеца может что-то в себе не устраивать?.. Полностью мёртвым он ещё не был, но уже почти.