Князь механический

Лебедка поднимала снаряды, и электрический мотор загонял их в ствол. Когда канонир жал на спуск, все заволакивало черной гарью, и снаряд почти вертикально уходил вверх, в небо, чтобы там, в стратосфере, лететь, не расходуя свою драгоценную энергию на трение о тугой воздух, и потом упасть на Париж. И когда через несколько минут полета он падал на французскую столицу, ствол пушки еще продолжал сотрясаться, раскачиваясь на натянутых тросах. И артиллеристы кригсмарин – единственные, кто умел обращаться с дальнобойным орудием, – готовили новый снаряд, уже большего калибра, потому что каждый выстрел растачивал ствол. По таблицам дальнобойности, составленным немецкими инженерами, лучшими в мире, они высчитывали угол возвышения ствола и жали на рычаги, заставляя гидравлические насосы с гудением двигать тяжелую Парижскую пушку, Трубу кайзера Вильгельма, сделанную концерном «Крупп».

Ветер, небывалый для этих мест, завывал возле пушки и свистел в ее стволе. Никто не знал, откуда он взялся, и командир орудия предлагал даже оборудовать для Парижской пушки новую площадку, так как боялся, что тросы, ее удерживающие, не выдержат нагрузки. Но ему сказали, что это невозможно, и он, как дисциплинированный солдат, тут же забыл о своем предложении. Крупп привез инженеров, но они только качали головами и говорили какую-то чушь про локальное изменение давления вследствие стрельбы такими мощными зарядами.

В мэрии деревушки, самом большом из ее домов, кирпичном и двухэтажном, с облупившейся местами штукатуркой, находился госпиталь. Большие окна замазали белой краской, вокруг дома поставили наскоро сколоченный забор с колючей проволокой, а на воротах дежурили два немецких солдата с пулеметами. Вместо флага коммуны Шато-Тьерри над ней теперь развевалась белая простыня с красным крестом.

Деревенские мальчишки, залезавшие на деревья и оттуда глядевшие за забор, рассказывали односельчанам странное: этот госпиталь не был похож на те госпитали, которые они видели на картинках французских журналов, приходивших в деревню до того, как ее заняли немцы. Не ходили по двору перебинтованные, на костылях, в накинутых на плечи шинелях раненые. Не курили на ступеньках в халатах поверх военной формы врачи. Сестры милосердия не развешивали плохо отстиранное, в розоватых разводах белое белье.

Во дворе за забором было пусто, только стояли, подняв стволы вверх, две пушки воздушной обороны, и караул дежурил у них. Из крытых грузовиков с красными крестами, въезжавших во двор, выгружали тела, но скорее мертвые, чем живые: синюшные руки иногда сваливались с носилок из-под покрывавших их тонких армейских одеял.

Густав Крупп пожелал лично присутствовать при первых испытаниях. Его автомобиль въехал во двор госпиталя и остановился рядом с пушкой, на расстилавшемся когда-то перед мэрией газоне, раздавив резиновой шиной последний, каким-то чудом уцелевший цветок. Офицер с майорскими погонами выскочил из госпиталя, чтобы открыть промышленнику дверь. Густав Крупп вышел, надел шляпу и застегнул пиджак.

На первом этаже находились палаты. И, хотя они были разными по размеру, кровати не стояли там вразнобой, как в переоборудованных под госпиталя дворцах любой другой воюющей державы или ее сателлита. Они стояли ровными германскими рядами. На каждой кровати лежал солдат, и лечили их всех одинаково: каждому ставилась капельница с синей жидкостью. Люди в белых халатах ходили между кроватями, втыкая иглы в вены, но так неумело и неловко, что с первого взгляда становилось понятно: они не врачи.

Быстрым шагом пройдя вдоль палат, Крупп в сопровождении офицера поднялся по скрипучей деревянной лестнице на второй этаж. Там в большой комнате, заставленной стелами с клинописными текстами, ящиками с глиняными табличками и книжными шкафами, за огромным письменным столом сидел Роберт Колдевей. С такой же, как и сейчас, бородой, но расчесанной и подстриженной, в рубашке с жилеткой и часами на серебряной цепочке в кармане. Пространства стола было мало его мозгу: на полу лежали разложенные клинописные таблички и рядом – перечерканные листки с вариантами расшифровок.

– Зря вы, господин Колдевей, забрались на второй этаж: одна случайная бомба – конец всему нашему великому эксперименту, – сказал Крупп, нимало не смущаясь признаваться, что его скорее заботит судьба разработок, чем ученого, – лучше бы оборудовали в подвале бункер.

– Одной бомбой дело не ограничится, – махнул рукой Колдевей, – видали, во что они превратили Бьевард, когда заподозрили, что пушка стоит там? И это все за одну ночь.

– Хорошо, – равнодушно сказал Крупп, меняя тему разговора, – вы телеграфировали мне, что все готово.