Князь мертвецов

— Вон из того! — мальчишка ткнул грязным пальцем в полуподвальное окошко. — Ей-Богу, не вру!

— Верю. — Митя даже хотел похлопать его по плечу, но вовремя остановился, оценив сомнительной чистоты рубаху. — А теперь пошел вон отсюда, чтоб духу твоего не было! Пока я тебя лично госпоже губернаторше как главного расхитителя кирпичей не сдал! Уж она тебе пропишет каторгу, ворюга! — он скорчил жуткую рожу и потянулся, будто хотел ухватить мальчишку за шиворот.

Мальчишка взвизгнул и ринулся прочь, сверкая босыми пятками. Заскочил за угол, высунулся оттуда и напоследок зло погрозил чумазым кулаком:

— Чтоб тебя там мертвяки покусали! Вот тогда пожалеешь, что у тебя супротив них мертвецкого кирпича не было — да поздно будет! — его босые ноги снова зашлепали по битой брусчатке — убежал.

— А что, кирпич против мертвецов помогает? — неуверенно спросил окончательно замороченный альв.

Вместо ответа Митя снял сюртук и жилет и сунул их Йоэлю — это мара могла дымом в окошко просачиваться, да и без дыма — тощая девчонка. А у него все-таки плечи. Ну ничего, как-нибудь… Толчком высадил прикрывающую полуподвальное окошко фанеру — стекло, которое они с рыжей марой расколотили летом, так и не вставили. Забросил внутрь сверток с собранной Йоэлем одеждой и сдавленно шипя сквозь зубы, принялся протискиваться внутрь. Края старой оконной рамы впились в плечи — так, наверное, чувствуешь себя в челюстях крокодила, прежде чем попасть к тому в желудок!

Что-то треснуло — Митя лишь понадеялся, что ветхая рама, а не последняя пристойная сорочка — и он провалился внутрь, кулем рухнув на кирпичный пол мертвецкой. Кряхтя, как столетний старик, встал, подобрал сверток. И поглядел на три покрытых простынями тела на прозекторских столах:

— Да у меня есть выбор!

Под первой простыней обнаружилась старуха — Митя торопливо накинул простынь обратно. Зато между оставшимися двумя замер, как привередливый покупатель в лавке, поглядывая то вправо, то влево. На правом столе обнаружился труп молодого мужчины — был он крепко сбит и коренаст, так что Митина одежда должна была ему подойти, но… Все портила покрытая синяками физиономия и свернутый на сторону нос. Второй, немолодой — лет пятидесяти — худой и высохший, как старый корень, выглядел вполне прилично.

— Это можно и шляпой прикрыть. — разглядывая единственный черно-багровый синяк на виске, пробормотал Митя и решительно выдохнул…

Спокойно… Его учили… И он уже делал это… В горячке боя, почти в бреду, для сотен тел… Осталось сделать это спокойно, осознанно и всего с одним! Получилось тогда, получится и сейчас.

Он раскинул руки, прикрыл глаза и глубоко вздохнул.

Облако темного дыма закружилось вокруг раскрытых ладоней. Медленно поползло по рукам, окутывая его сперва до плеч, потом накрыло всего и начало расползаться по мертвецкой. Струйки черного дыма спиралями поднимались к низкому сводчатому потолку и змейками скользили вдоль окон. Вкрадчиво, как кошка лапой, черный дым коснулся жестяного стола.

Митя протянул руку и коснулся ладони мертвеца.

Яркий солнечный свет обрушился на него. Высокая трава, река блестит на солнце, тонкий ломоть черствого ржаного хлеба в подоле замызганной рубашонки… и пронзительный, полный ужаса крик:

— Барыня на Москву собралась! На Кузнецком Мосту платьями закупаться! Бегите! Все бегите! — крик захлебнулся, послышался звук удара.

Сестра подхватила его из травы, закинула на закорки и побежала, будто на пятках ее выросли крылья. Он держался за ее плечи и сердце от страха бултыхалось в горле… Они уже вбегали во двор — выскочившая из дома мать, протягивая руки, бежала им навстречу…

Свет солнца закрыла огромная темная фигура, его вырвали из рук сестры и швырнули на телегу, где тесно, как котята в лукошке, уже были набросаны такие же как он — маленькие и потерянные. Скрипели несмазанные оси, над телегой стоял неумолчный детский плачь, сквозь который он услышал довольный голос управляющего:

— Эк быдло деревенское щенков наплодило! Всех распродать, так барыне не токмо на платья — и на туфли с муфтами достанет. Да и нам малая копейка перепадет.

Мать еще с криком бежала за телегой, пока хлыст барского управляющего не швырнул ее в пыль деревенской улочки.

Мир закрутился в серой пелене, одну за другой высвечивая бесконечно-однообразные картинки плавильного цеха на уральском заводе, куда его купили: дым, смрад, дышащий жаром поток кипящего металла, боль в плечах, спине и скрюченных ранней сухоткой ногах, не отпускающая даже на койке в бараке, где зимой углы покрывал иней, а летом все плавилось от жары… И бесконечное ожидание, когда что-то изменится… ну хоть что-то! Как дали волю, даже показалось, что сбылось и… показалось. Второй раз показалось, когда с Урала он перебрался сюда: здесь теплее и сытнее, и опытных работников мало, а от того их ценили, и он даже впрямь начал надеяться, что хоть под старость может вдруг начаться жизнь… Когда всё оборвалось враз: в день зарплаты, в темном переулке, ударом свинцовой гирьки в висок.